Американской администрацией помощи (ARA) движения по отправке продовольствия в Россию. Благодаря связям Волошина и его репутации на Западе (как среди эмигрантов, так и среди европейцев, знавших его ранее) его дом стал центром распределения западной продовольственной помощи, отправляемой в Крым. Летом 1922 года он получил продовольственную посылку от лондонского Комитета помощи русской интеллигенции (по линии ARA), а также открытку с просьбой либо использовать эти продукты, либо передать их тем, кто в них нуждается. Затем в сентябре и еще раз в декабре того же года через ARA поступил небольшой объем пожертвований от таких объединений, как Благотворительный фонд Павловой, «Русский комитет во Франции» (Comite Russe en France, Париж) и Фонд помощи русским литераторам и ученым (Нью-Йорк), а также самой ARA. Пожертвования делали и частные лица; в числе жертвователей была Мария Цетлина – та самая Цетлина, у которой Волошин жил в Одессе и которая затем эмигрировала. Посылки ARA, каждая стоимостью десять долларов, содержали 49 фунтов муки, 25 фунтов риса, 10 фунтов сахара, 10 фунтов сала, 8 фунтов чая и 20 банок молока. Как получатель этих посылок Волошин лично отвечал за их распределение[158].

Разумеется, известие о голоде в Крыму достигло и Москвы, центра большевистской власти. Некоторые в Москве, в том числе нарком просвещения Луначарский, были сильно встревожены положением, в котором оказалась крымская интеллигенция. За несколько лет до революции пути Волошина и Луначарского пересеклись в Париже; должно быть, именно благодаря этому обстоятельству летом 1921 года они возобновили знакомство. Луначарский хотел, чтобы Волошин приехал в Москву с личным отчетом о положении в Крыму; в архиве Волошина хранится ряд документов, связанных с его «вызовом» в Москву Луначарским[159]. Однако Волошин еще не был готов к такой поездке. Копия его письма (на радость историкам, в это время Волошин начал сохранять подробные рукописные или напечатанные на машинке копии своих писем официальным лицам или организациям) свидетельствует о том, что в августе 1921 года он послал ответ Луначарскому, сообщая, что только теперь получил вызов, который, по-видимому, на три месяца застрял в Симферополе. Он писал, что скоро приедет, но в настоящее время не может отправиться в путь по причине собственного плохого самочувствия и болезни матери. При этом Волошин изложил в письме свое ви́дение ситуации. Он составил список писателей, проживающих в Коктебеле и Судаке, и сообщил, что все они находятся в тяжелом положении, что им не хватает еды и они много болеют, что у них мало шансов пережить зиму. Местные «власти» – Революционный комитет Крыма и Крымский Отдел народного просвещения – помогали всем, чем могли, но этой помощи не хватало: ему (Волошину), Вересаеву и еще одному жителю Коктебеля были обещаны «академические пайки», но пока обещание остается лишь на бумаге[160].

Рис. 15. Максимилиан Волошин с матерью, Е. О. Кириенко-Волошиной. Коктебель, 1922 год. Архив Вл. Купченко

Волошин отправился в Москву только в 1924 году, но к этому времени у него уже были налажены отношения с центром. В мае 1922 года его назначили председателем феодосийского филиала КрымКУБУ [Купченко, Давыдов 1990:61], связанной с Центральной комиссией по улучшению быта ученых при Совнаркоме, или ЦЕКУБУ, – организацией, созданной для распределения благ и заметно повлиявшей на жизнь советской интеллигенции в 1920-е годы. К сентябрю того же года он с головой погрузился в распределение пайков, выделенных центральным правительством большевиков, о чем свидетельствует письмо, написанное им М. С. Заболоцкой, которая жила в его доме и ухаживала за его матерью во время ее последней болезни. Сам он в это время лечился от острого приступа полиартрита и поэтому не мог исполнять обязанности по распределению пайков. Поэтому он сообщал ей: «В течение недели мне на квартиру будет доставлено 9 ящиков продуктов и мануфактуры для писателей, получ<ающих> академический паек». Далее он перечисляет фамилии 11 получателей. «Все должно быть поделено поровну, а мануфактура по соглашению и жребию». Однако налаживание поставок из центра для местной интеллигенции не ограничивалось только лишь проблемой их распределения. Как хорошо знал Волошин, для этого требовалось оформлять множество документов, и с той же энергией, которую он проявлял при работе с такими документами, он настаивал на том, чтобы его друзья привели в порядок собственные бумаги: «Эти же писатели должны немедленно написать свои анкеты снова (особенно подробно – свои произведения) и материальное положение, и выслать сами <в> Москву КУБУ., чтобы анкеты были там до 1-го октября. <…> От этого зависит получение академического пайка»[161].

Далее в письме следовал ряд напоминаний и инструкций относительно того, чтобы получение пайков им и другими лицами не прекращалось. Он позаботился о том, чтобы разделить ответственность за выполнение этих задач и между другими знакомыми, не взваливая все на плечи Марии Степановны; завершалось письмо постскриптумом следующего содержания: «Милая Маруся, когда я пишу тебе – мне все время вспоминается твое отчаяние при получении письма от Ольги Васильевны – на его сухость»[162]. Едва ли он хотел обременять эту женщину, за которой в то время ухаживал, необходимостью заниматься скучным, деловым общением, но он был слишком осторожным человеком, чтобы в условиях неустойчивой связи, слабой организации или из-за сердечных дел оставить без присмотра такие важные дела, как продовольственное обеспечение себя и своих близких.

Учитывая все его связи с внешним миром, заботу о собственной общине, упорство и дотошность в бюрократических деталях, Волошин становился не просто другом для тех, кому он помогал в их стремлении уцелеть: по сути, он превращался в персонального экономического ментора, облегчающего своим друзьям и коллегам доступ к средствам существования. В вопросе выживания основная роль уже не принадлежала деньгам; гораздо важнее были связи с органами власти. Волошин стал узлом таких отношений, и тем самым, во многом подобно ссыльному журналисту Гейеру, много лет назад трудившемуся в Средней Азии, превратился в местного покровителя.

Кров

Сохранение собственной жизни и жизни своих друзей во время Гражданской войны было первым шагом Волошина в формировании того локуса личной власти, благодаря которому он восстановит свой кружок; получение и распределение продовольствия и товаров в период послевоенного голода стало вторым шагом; и теперь предстояло сделать третий шаг – защитить свою собственность от посягательств большевистских реквизиторов. Такой собственностью было его домохозяйство. Как мы видели, в дореволюционный период дом служил важнейшей материальной основой для формирования и поддержания существования кружковых отношений. Таким образом, владение домом и контроль над домашней сферой при советской власти в послереволюционный