А вдруг отец не мертв? Есть только один способ выяснить это. Дулом револьвера я указываю на тело, взглядом задавая вопрос. Она снова улыбается, в этот раз с закрытым ртом, как будто зубы помешают убедить меня в том, что все хорошо.

Этого достаточно.

Снова наведя оружие на ее грудь, я медленно подхожу к ней. Она наблюдает за каждым шагом, склонив голову, как птица или ящерица. Ее лицо выражает равнодушное любопытство.

Вблизи мать выглядит пугающе: под ее бледной кожей темнеют вены, а глаза не полностью черные, как у остальных: в радужной оболочке заметны кроваво-коричневые вкрапления. Она выглядит хрупкой, как бумага, обезвоженной и сухой, как дно наземного озера. Ее волосы поредели, я вижу проплешины на голове, значит, они выпадают. И я более чем уверена, что даже если она вернется к жизни, то никогда не станет похожа на мою маму. Она останется похожей на них: да, она меньше, но такая же лысая, черноглазая и лишенная человеческих черт.

Возможно, они тоже не всегда были такими. До того, как люди нарекли их богами. Как пикты, раса гигантов, которые ходили по этой земле задолго до нас. А может, питаясь плотью и кровью людей, которых когда-то любила, она станет крупнее, ее конечности вытянутся и заострятся. И тогда она будет способна только пугать и убивать, ничего более.

Я медленно наклоняюсь, не сводя с нее глаз, и дотрагиваюсь до шеи отца, чтобы проверить пульс. Мои пальцы становятся влажными, и под ними не чувствуется биения. Я понимаю, что она сделала.

Когда я выпрямляюсь, мой палец крепко сжимает спусковой механизм.

Насторожившись, она отступает на шаг назад и снова жестом просит идти за ней. Показывает пальцем на меня, потом на свое ухо, а потом складывает ладони вместе.

Послушай. Пожалуйста.

Мне следовало бы развернуться и бежать, дождаться под солнцем Рена и вместе завалить вход в пещеру.

Мне следовало бы пристрелить ее, а потом и отца, чтобы он не обратился. Тогда бы мне не пришлось больше никогда видеть их такими, всю жизнь помнить, что они остаются под горой. Не пришлось беспокоиться, что однажды ночью я выгляну в окно и увижу их, стоящих плечом к плечу и дожидающихся меня.

Однако какая-то крошечная, глупая часть меня желает знать, что она хочет мне сказать. Я семь лет мечтала о том, чтобы мама вернулась. И теперь она стоит передо мной и умоляет уделить ей минуту внимания. Так что, невзирая на то, что отец лежит у ее ног, я смотрю матери в глаза и киваю. Она переводит взгляд на револьвер в моей руке.

Я понимаю и ставлю оружие на предохранитель. Услышав тихий щелчок, мама снова странным образом склоняет голову набок и улыбается. Словно гордится тем, что я хорошо себя веду. А я ненавижу себя за то, что мне нравится доставлять ей удовольствие.

Кладу револьвер в карман так, чтобы рукоять взглядывала наружу. На всякий случай.

Она ведет меня по ложу озера в правую сторону. Ее поступь бесшумна, она двигается с такой грацией, которой раньше я в ней не наблюдала. Впереди виднеется проход – темное пятно на сводах пещеры. Оглядываюсь назад, и меня охватывает паника от понимания, что я больше не вижу тоннель, откуда пришла, потому что он скрылся в темноте. Мне кажется, здесь десятки тоннелей, ветвящихся от берегов древнего озера и уходящих глубоко-глубоко под гору. Конечно, так и есть, иначе где остальные существа? Я проклинаю себя за то, что не использовала палку или камень, чтобы указать себе обратный путь.

Мое сердце трепещет, и я шагаю за мамой по тоннелям, пока мы не оказываемся в небольшом гроте. На стенах сверкает кварц, он как призма отражает свет, и повсюду пляшут радужные блики. Ее кожа поглощает их, но они видны на моей. В углу лежит комок одеял, а на стене виднеются знаки. Я сажусь на корточки, чтобы рассмотреть их, и у меня начинает сосать под ложечкой, когда замечаю темно-красные очертания фигур. Женщина, мужчина и ребенок. Нарисованные кровью.

Я понимаю, что это ее уголок. Должно быть, поэтому в большом гроте никого нет. Видимо, у каждого есть свое собственное местечко, подобное этому. Маленькое скрытое ото всех убежище. Она привела меня в свое гнездо.

Я оборачиваюсь и вижу, что она загораживает собой выход. От предчувствия беды тело пробирает крупная дрожь. Я совершила ужасную ошибку. Позволила ей заманить себя в ловушку.

Мама подходит ко мне, и я замечаю, что мы теперь одного роста. Помню, она всегда была выше меня, но теперь я ее догнала. За семь лет я выросла и стала женщиной. А она превратилась в монстра.

– Почему я здесь? – интересуюсь я, хотя ответ мне известен. – Что ты хочешь?

Она открывает и закрывает рот, словно пытаясь припомнить, как им пользоваться. Думаю, до этого момента она не разговаривала семь лет. Ей это было не нужно. Но когда она начинает говорить, звук наводит на мысли о земле и могилах. Ее голос – бездна.

– Моя дочь. – И ответ, и проявление нежности. Меня тянет к ней вопреки воле.

– Тебе было больно? – спрашиваю я.

И с ужасом наблюдаю, как клок волос отваливается от ее головы и падает на руку. Она смахивает его, как насекомого, не придавая этому никакого значения. Меня вдруг накрывают воспоминания: мама у своего туалетного столика расчесывает волосы и рассказывает мне, что по утрам и по вечерам ей приходится по сто раз проводить по ним расческой.

– О да. – Она улыбается, и ее зубы сияют.

Я кладу правую руку в карман на револьвер, обвиваю пальцами его рукоять. Указательным отыскиваю спусковой механизм, а большим – курок. Даже если я достану его вовремя и смогу ее подстрелить, мне придется как-то выбираться отсюда. Придется находить дорогу, прокрадываться мимо остальных, которые совершенно точно выберутся из своих норок, чтобы убить меня.

«Слишком поздно», – понимаю я. Я умру. По крайней мере, на какое-то время.

– Закрой глаза, – говорит она, и изо рта у нее пахнет мясом и костями.

Ее зубы – единственное, что я вижу.

– Элис?

Она исчезает. Проморгавшись, я вижу Джайлза Стюарта, прижатого к стене грота. Его ноги бесполезно болтаются в воздухе, а на шее сомкнулись паучьи пальцы моей матери.

Только вот он не сопротивляется. Вместо этого на его лице появляется широкая нежная улыбка, словно она лучшее, что он видел в своей жизни.

Она скалит зубы и наклоняется к нему, чтобы обнюхать.

И только после того, как она проводит языком по его шее, на его лице появляется испуг.

– Элис, – повторяет он с дрожью в голосе, – это я. Джайлз.

В ответ она рычит, утробный рев поднимается из ее живота.

– Элис? – Джайлз бросает на меня полный отчаянья взгляд.

Я его ненавижу. Ненавижу так сильно, что начинаю задыхаться. От презрения к нему в моей груди не остается места для воздуха. И в то же время я не хочу смотреть на то, как моя мать вырвет ему глотку.