Фоторобот составить не удалось. Маршрут двадцать седьмого тянулся через Москву с севера на юг. Конечно, можно принимать в расчет не больше десяти остановок, иначе убийца спустился бы в метро. Но куда он поехал — на квартиру, во временное убежище? Сколько и в какую сторону прошел пешком, сойдя с троллейбуса? А если еще предстояла пересадка? Конец ниточки вроде бы попал в руки, но вела она в густой туман.

* * *

— Последняя поездка меня окончательно добила, — пожаловалась Алина, доставая свой утренний бутерброд с сыром из микроволновой печи.

Из соседней комнаты доносились бормотание и осторожные звуки рояля — пальцы как будто нащупывали дорогу в кромешной темноте.

«Господи, зачем я объясняюсь, ищу предлог, — подумала Алина. — Просто поставить его перед фактом.»

Зайдя в комнату, она остановилась за спиной мужа, положила руку ему на плечо. Стрелецкий поцеловал ее пальцы и продолжал нанизывать аккорды в бесконечную вибрирующую обертонами цепь. Он морщил нос, двигал густыми бровями, делал множество ему одному понятных пометок на листе партитуры.

— Я не смогу поехать в Берлин.

Продолжая гримасничать, Стрелецкий напел короткий отрывок.

— Это будет абсолютно новое прочтение. Знаешь как реставрируют икону — снимают черноту, убирают слой за слоем. Так и Рахманинова нужно очистить от пошлых интерпретаций, убрать слои лака, чтобы увидеть первоначальные яркие краски.

Прошло еще несколько минут, прежде чем он осознал смысл сказанного Алиной.

— Ты не полетишь со мной в Берлин?

— Я безумно устала. Какое-то время я не смогу тебя сопровождать.

— Но это невозможно. Я привык чувствовать твое присутствие в зале. Я провалю все концерты, оркестр освистают.

— Не выдумывай. Тебе нужна просто гувернантка: покормить, погулять, купить в магазине дорогую игрушку.

— Ты не права, — дирижер встал со стула и от волнения сплел пальцы особенно сложным узлом. — В отношении бытовой стороны я бы смог… Но пойми — я привык в любом зале чувствовать отраженную от тебя волну.

— Пусть она временно отражается от кого-нибудь другого. На каждом твоем концерте сидит куча знатоков, которые разбираются в тонкостях в десять раз лучше меня.

— Дело не в компетентности, — Стрелецкий огляделся по сторонам, в поисках молчаливой поддержки от привычных домашних вещей.

Ему еще слышались отзвуки последнего взятого аккорда, но утро уже померкло и даже большое солнечное пятно на крышке рояля стало траурным.

— В любом случае нельзя так внезапно, как снег на голову…

— Когда ни скажи, все равно получится внезапно. Вещи твои уже собраны.

Стрелецкий отвернулся и стал барабанить пальцами по подоконнику. В оконном стекле Алина видела, как у мужа трясутся губы…

На днях шеф вывел ее на нового «клиента»: казначея солнцевского «общака», низенького человека по фамилии Арефьев — с глазами-щелками и родимым пятном на короткой шее. Белозерскому стоило больших трудов рассекретить эту фигуру. Каждая группировка тщательно оберегает своего казначея от постороннего внимания, от всей работы, которая тянет на криминал.

Он не сидит на сундуке, он просто в курсе что где лежит, откуда приходит, куда сливается. Его задача — контролировать финансы, вести учет недвижимого имущества, перемещения денег по банковским счетам. Знать объемы и сроки наличной дани, которую выплачивают частные фирмы и магазины, коммерческие ларьки, казино, бары, «бригады» проституток и «извозчиков».

Он держит в голове информацию о том, кого и в каких размерах сегодня подкармливают, о состоянии дел во всех компаниях — за рубежом и в России — где крутятся «общаковские» денежки. Заранее предупреждает когда и куда слать «инспекторов».

Если о лидерах любой крупной группировки наперебой печатают статьи в газетах — с биографией и фотоснимками, то о личности казначея мало кто осведомлен даже из среднего звена «братвы». Вот какого человека Белозерский вознамерился уничтожить, предварительно выжав из него все что можно.

Алине следовало выбрать удачный момент и дать сигнал — когда «накидывать сачок». Но человека, способного квалифицированно выполнить эту задачу, Мастер никак не мог подобрать.

«Слепцов годится, чтобы ставить точку, организовать дознание он вряд ли сумеет. Другим трудно доверять в таком важнейшем деле. А время идет. Если уж прокусили кожу «солнцевским», надо кусать дальше.»

Алина ничего не знала о проблемах шефа. Он был для нее волшебником, раскрепостившим душу. Он отдернул занавес с ее истинного «я», о существовании которого Алина столько лет не подозревала, играя навязанную жизнью роль.

Понятно, он преследует свои цели, использует ее как приманку. Но как захватывающе быть этой роковой лампой, на которую с вожделением летит намеченная жертва. Она видела в зеркале свои по-новому заблиставшие глаза. Чувствовала дый миллиметр шелковистой, туго натянутой кожи, которая уже не могла обойтись без раздевающего взгляда и того, что следовало после. В постели она думала о себе как о заманчивом, но ядовитом плоде. Давай, милый, попробуй еще кусочек.

…Однажды она возмутилась тем, что Арефьев встречается с ней только в четырех стенах, один на один.

— Кто тебя так крепко держит на привязи? Я не говорю про ночной клуб или пикник на свежем воздухе. Но ты не можешь позволить себе отвезти даму даже в ресторан. Женщине нужен воздух, большой зал. Комнатой, даже самой роскошной, может удовлетвориться только проститутка.

Арефьев долго молчал, щелочки то закрывались, то открывались.

— Не выношу шума, — изрек он наконец низким, из живота идущим голосом. — Рож козлиных терпеть не могу.

Кроме ограниченного круга, который не превышал десяти человек, никто на свете не имел истинного понятия о высоком статусе казначея. Остальные люди не проявляли должного почтения. Даже те, кого Арефьев презрительно называл обслугой — официанты, парикмахеры, носильщики, косметологи, портные, врачи — не почитали за счастье обрести такого клиента. По той простой причине, что Арефьев отличался невероятной скупостью. По привычке, идущей еще от советских времен, он готов был много заплатить за товар, но за труд — никогда.

В силу всех этих обстоятельств казначей, мягко говоря, неважно относился к большей части рода человеческого и не стремился появляться «на людях». Именно неудовлетворенное тщеславие делало особо ценной для Арефьева связь с женой знаменитого дирижера.

— Я знаю место, — промолвил он почти не раскрывая губ. — Там можно сесть в кабинете.

В сущности, Алине было все равно. Главное — вытащить Арефьева из логова. Конечно, он выберет место сам, он слишком осторожен. Надо сделать все, чтобы он остался доволен и поездку удалось в самое ближайшее время повторить.

Алина лежала, накрывшись простыней, на огромной двуспальной кровати. «Логово» Арефьева представляло собой двухэтажный, ничем снаружи не выделяющийся коттедж недалеко от Кольцевой. Полное отсутствие архитектурных излишеств: колонн, арок, башен. Гладкие стены, квадратные окна с решетками на первом этаже.