перешло в дружбу. Помню, я решил в журнале «Юность» дать цветную вкладку с авторской выставки Ильи Глазунова. Когда репродукции были уже готовы, я позвонил ему и спросил – кто из художников может написать статью, чтобы мы напечатали ее вместе с вкладкой. Илья помолчал и грустно выдохнул: «Боюсь, что никто». Я решил, что мой друг просто скромничает, не желая вмешиваться в наши планы. Но когда мы встретились и он увидел те работы, что отобрали наши редакционные художники для публикации в «Юности», то так разнервничался, что мне пришлось его долго успокаивать. Оказывается, из сотен картин, что были представлены на выставке, они отобрали только ранние вещи художника и не самые важные в его творчестве. Уже на ходу пришлось переделывать вкладку. Несколько репродукций мы с Ильей заменили. Я спросил у главного художника редакции Олега Кокина, почему они не посоветовались с Ильей Сергеевичем, выбирая для вкладки его работы. Ответ очень удивил и разозлил меня, потому что, по мнению Кокина, профессиональный уровень живописных работ Глазунова якобы везде одинаков и не очень высок. Оценки эти, ничтоже сумняшеся, давал не Пластов или Суриков, а начинающий художник… Я понял, что за всей этой неприязнью и высокомерием стоят определенные силы, создавшие предвзятое априорное мнение о творчестве выдающегося Мастера.

Мне было очень обидно от такой несправедливости. Выходит, что искренний интерес десятков тысяч людей, бравших штурмом выставки Глазунова, уже ничего не значит. Кроме того, среди его поклонников было много настоящих знатоков, любящих и понимающих искусство. Но для недоброжелателей и завистников Глазунова это не имело никакого значения. Все доводы и мнения в его пользу не принимались. Именно тогда я понял, откуда та резкость и агрессивность, которые нередко поражали меня в публичных выступлениях моего друга. Он отвечал своим явным и неведомым противникам, многие из которых вообще мало что значили в искусстве и пытались за счет Глазунова утвердиться и повысить свой авторитет.

…Я вновь и вновь ходил по оживленным залам Манежа, подолгу задерживаясь у любимых мною полотен. Вот «Незнакомка» Блока. Невероятный по художественной глубине и духовной достоверности портрет. Вся аура его – из стихов великого поэта… «О доблестях, о подвигах, о славе я забывал на горестной земле, когда твое лицо в простой оправе передо мной сияло на столе…» А через зал – гениальные иллюстрации к Достоевскому… И бесконечно трогательная, почти библейская фигурка художника среди белого безмолвия и одиночества нашей жизни.

Наконец «Мистерия XX века». Трагический Образ государства и его история в лицах. Позже я написал об этом впечатляющем полотне небольшое эссе и опубликовал его в журнале «Огонек», когда его редактировал Виталий Коротич. Некоторые тогдашние демократы не приняли моего восхищения Глазуновым. Помню неформальную встречу по пути в Финляндию. В журналистском баре уютного корабля собрались «прогрессисты» – известный публицист Андрей Нуйкин, умная литераторша Людмила Сараскина и другие. Кто-то спросил меня: «Эту статью в «Огоньке», надеюсь, написали не вы, а ваш однофамилец? Не может быть, чтобы серьезный поэт и редактор столь прогрессивного журнала поддерживал Глазунова». Я не успел ответить, как вмешался Андрей Нуйкин: «Он, он написал… И оставьте Андрея Дементьева в покое. Они дружат с Глазуновым, а в наше время это много значит. Каждый имеет право на свое мнение и свою позицию…» Я был благодарен тезке за то, что мне не надо было все объяснять заново.

Вообще же это довольно распространенное ныне явление – хулить талантливых людей только за то, что они не вписываются в чье-то представление о подлинном творце – будь то живописец, музыкант или писатель. Со вкусовой подачи таких критиков, не принимаемые ими художники предстают в их исполнении, то как служители китча, то как апологеты дурного вкуса, а то и просто как бездари. И зачастую подобные оценки выдаются за общественное мнение, ибо звучат они со страниц газет и телевизионных передач. Не утруждая себя серьезным анализом и, как правило, не вникая в труды разруганных ими творцов, свои ярлыки они все равно навешивают.

Поневоле вспоминаются далекие пятидесятые годы, когда младшие братья нынешних «ниспровергателей» так же вот безуспешно пытались убедить миллионы читателей Евгения Евтушенко, что вся его поэзия – это просто погоня за «дешевой популярностью», а не дар Божий. Ну, и где ныне эти критики? Как в басне Крылова: «Ах, Моська, знать, она сильна, что лает на слона…» Хотя, справедливости ради, надо сказать, что среди хулителей и ниспровергателей творчества Глазунова были, конечно, и профессионалы. Помню, как во времена моего пребывания в Комитете по Ленинским и Государственным премиям, выставленные для обсуждения работы Ильи Глазунова, келейно разругивались его коллегами. Приводились витиеватые аргументы от имени высокого искусства, за которыми, как мне тогда казалось, крылись иные мотивы. Может быть, политические, а может быть, личные и чисто вкусовые. Впрочем, все это объяснимо, как объяснимы, например, известная вражда Рафаэля и Микеланджело. Ибо во все века человеческая натура остается неизменной, сохраняя в себе не только милосердие, честность и доброту, но нередко ревность, зло и зависть… Не потому ли долгие годы не давали Илье Сергеевичу Глазунову звания Народного художника СССР, хотя по своим творческим достижениям и по определению самого народа он давно уже стал истинно народным художником. И сейчас, возглавляя Всероссийскую академию живописи, ваяния и зодчества, он передает свой опыт и духовную доброту талантливой молодежи.

Но это к слову. А редакционную статью тогда к глазуновской вкладке в «Юности» (такие статьи обычно публикуются без подписи) написал я сам. Помню, как на редколлегии, где обсуждался этот номер, будущий министр культуры Евгений Сидоров, работавший некогда в редакции «Юности» заведующим отделом критики, а в то время состоявший членом редколлегии журнала, начав, было, ругать Глазунова, не без ехидства спросил: «А кто же написал столь добрую статью о нем?» И узнав, что главный редактор, тут же осекся: «Ну, ясно. Тогда можно не обсуждать…» Все рассмеялись. Вскоре, вопреки мнению некоторых моих коллег, журнал вышел с публикацией работ Глазунова.

В то время мы часто встречались с Ильей. Я все пытался понять истоки недоброжелательства, которое мутной волной прокатывалось по его жизни, душе и творчеству. Однажды я спросил его о политических симпатиях. Он честно признался: «Я – монархист. Очень болею за Россию, которую большевики унизили и разорили…» – «А что, нельзя болеть за нее в ином качестве, а только в монархическом обличии?» – спросил я. – «Не вижу сейчас ничего достойного», – запальчиво ответил Глазунов. – «Но в монархии существовала так называемая черная сотня. Стало быть, и к ней ты имеешь отношение, если