считаешь себя монархистом?» Илья вспылил: «Я выбрал идею, а не подонство, которое может примазаться к чему угодно».

Этот разговор не был единственным и последним. Когда Глазунов писал мой портрет, то после всех наших многочасовых сеансов мы подолгу говорили с ним по душам. Говорили об искусстве, о литературе, спорили, горячились, зачастую не соглашаясь друг с другом. Но я все больше и больше понимал его. Мне казалось тогда, что Илья Глазунов – трагический художник. По-настоящему, думал я, его поймут и оценят лет через пятьдесят, когда наше столь противоречивое время, которое сейчас кровоточит, уйдет в историю. Я был убежден, что великие Глазуновские полотна помогут потомкам понять драму нынешней жизни – ее взлеты, падения и боль. В стихах, посвященных Илье, я писал:

Минует жизнь… И ты сойдешь с Креста,

Чтоб снова жить неистово в грядущем.

И кровь твоя с последнего холста

Незримо будет капать в наши души.

Но, слава богу, Илью Глазунова поняли наконец и оценили многие его современники. Кто-то – по совести и наитию – высоко и справедливо. А кто-то – трудно и не сразу. И все-таки он счастливый художник. Его знает мир, его выставки вызывают постоянный интерес. О картинах спорят, ими восхищаются. Творчество Глазунова всегда в центре внимания. Он пишет нас и нашу жизнь, как он ее понимает. И заслужил право иметь на все свое авторское мнение…

Илья Сергеевич много пережил – и начало ленинградской блокады, и смерть близких, и глухое непонимание современников, и трагическую гибель любимой жены Нины… Я знал ее. Красивая, талантливая художница из рода Бенуа. Помню, как прекрасны были созданные ею костюмы в оперном спектакле «Сказание о граде Китеже».

Илья написал печальные и нежные портреты Нины, сохранив для всех нас и для будущего образ доброй и ранимой женщины, без которой Глазунов мог и не состояться в полной мере.

Из дневника

1990 год

Сегодня поздно вечером (5 мая) неожиданно приехал к нам Илья Глазунов. Он долго не мог попасть в закодированный подъезд нашего дома и весело закричал мне снизу: «Дементьев! Ты – где? Глазунов тут тебя домогается…» Я открыл ему дверь, и мы радостно обнялись… Потому что давно не виделись.

У нас в это время был гость – мой старый друг – Саша Родионов – красивый генерал в штатском, «пензюк», приехавший на денек в Москву из Пензы, где он возглавлял какое-то секретное промышленное объединение. Я их познакомил. Все уютно расположились за начатыми бутылками, и Глазунов, быстро освоившись, стал рассказывать нам о своих прошлых поездках за рубеж, о встречах со знаменитыми людьми, и в частности, с Фиделем Кастро, портрет которого он писал в Гаване. Илью всегда было интересно слушать. Нередко он «ворожил» по поводу тех, с кем общался впервые. И на этот раз остался верен себе: совершенно точно рассказал опешившему генералу о том, что было в его прошлой жизни… А потом еще более поразил всех: «Быть вам министром вскоре». И лукаво улыбнувшись, Глазунов как ни в чем не бывало продолжил свои воспоминания о загранице.

(Примечание. Забегая вперед, скажу, что А. Родионов действительно через какое-то время переехал в Москву и стал министром по своему профилю… Предсказание выдающегося художника сбылось. Мифическая проницательность Ильи меня поражала и раньше.

Вспоминается такой случай. Как-то в бостонском аэропорту я познакомился с неким бизнесменом. По крайней мере, он так представился мне, сказав, что всегда был поклонником журнала «Юность» и до эмиграции приходил на мои авторские вечера…

В самолете мы разговорились, и он признался, что хотел бы продолжить начатый им бизнес – продажу на Запад картин известных русских художников и, в том числе, одного из самых известных в мире маэстро Глазунова.

Незадолго до того Илья говорил мне, что намерен продать одну из своих последних работ, потому что времена для творческих людей наступили тяжелые. Я пообещал моему новому знакомому, что поговорю с Ильей Сергеевичем. И на другой день позвонил ему. «Пусть придет», – кратко ответил мне Глазунов.

В один из вечеров мы с бизнесменом пришли к Илье в мастерскую. Сидели, пили чай… Глазунов курил и хитро щурил глаз, слушая зарубежного гостя. Потом через несколько минут под каким-то предлогом отозвал меня в коридор и сердито сказал: «Не приводи ко мне больше бывших таксистов…» Я опешил и засмеялся. «Да ладно, чего ты взъелся. Он же с делом пришел…» «Вот пусть своим делом и занимается», – сказал Илья, сделав ударение на слове «своим».

А когда через пару месяцев я вновь оказался в Бостоне, то через знакомых с удивлением узнал, что Эрик (так звали моего случайного знакомого), не одолев заманчивого бизнеса, вернулся к своей прежней работе таксиста.

Прилетев в Москву, я пришел к Глазунову и первым делом спросил его, как он узнал, что приходивший со мной эмигрант был таксистом?

«Интуиция, наверно. А потом говорил он очень непрофессионально о бизнесе. Зато слова были из лексикона «водил».

Помню, меня поразила тогда глазуновская проницательность.)

Возвращаюсь к нашему майскому застолью. Часа через четыре мы все поехали к Илье на дачу посмотреть его новое полотно – «Эксперимент». Я стоял возле огромной картины в золоченой раме с характерными для Глазунова штрихами знакомых исторических фигур и думал, что опять будут вокруг него споры, ибо тут и философия, и художественный домысел, и явные политические акценты. Новая работа Ильи произвела на меня сильное впечатление. И в этот момент я увидел вновь, как Илья одинок. Наверное, именно от одиночества так много боли и безысходности в его лирических картинах. Хотя именно это поражает и влечет меня к его творчеству…

И когда не стало моего великого друга, я понял, как много места он занимал в нашей жизни, в истории и искусстве России. Мне так тебя не хватает…

«Без тебя нет песен у России…»

Много лет назад в редакцию «Юности» неожиданно пришел Иосиф Кобзон. Он только что вернулся из Афганистана и принес свои заметки о непонятной и жестокой войне, затеянной по воле тогдашних руководителей нашей страны.

Главный редактор журнала Борис Николаевич Полевой был в это время в командировке, и я, не мешкая, принялся читать отпечатанные на машинке чуть помятые страницы, на которых знаменитый певец честно рассказывал обо всем, что видел и пережил в далеком Афганистане. Мне было особенно интересно прочесть этот очерк, потому что я тоже успел побывать на земле