С минуту он постоял в кустах, успокаиваясь и намертво задавливая в себе желание убивать всех, кто встретится на пути. Он пришел сюда вовсе не за этим, и, потом, Палач никогда не позволял себе пускать кого-нибудь в расход сгоряча, повинуясь мгновенному импульсу. Смерть была его профессией, его работой, и относиться к ней нужно было серьезно и с минимумом эмоций, чтобы не наломать дров. Зачем портить отношения с хозяином, без нужды убивая его псов? Зачем, наконец, без толку тратить патроны на это пушечное мясо?

Лес вокруг дачи старика был вырублен на пять метров. Пни на просеке были выкорчеваны, земля выровнена и утрамбована асфальтоукладчиком, так что просека превратилась в некое подобие кольцевой дороги. Палач тенью метнулся через пустое пространство и, не давая себе времени на раздумья, перемахнул через забор. В последний момент, уже ухватившись руками за верхний край кирпичной стены, он вдруг с ужасом вспомнил, что старик вот уже добрых полгода поговаривал о том, чтобы протянуть по верху ограды колючую проволоку или хотя бы насыпать битого стекла.

– Ой-е… – тихонько сказал Палач, но отступать было некуда, он легко подтянулся на руках, перевалился через гребень стены, и ничего страшного не произошло – ровным счетом ничего, если не считать отскочившей пуговицы на рубашке, которая давно уже висела на одной нитке. Верх стены был таким же, как и раньше – сухим, шершавым, серым, и ни проволоки, ни битого стекла на нем не обнаружилось.

«Стареет Михалыч, – подумал Палач, падая на четвереньки в мягкую, неестественно зеленую и ровную траву, которой был засеян весь двор от края до края. – Еще пару лет назад, задумав какую-нибудь модернизацию, он занялся бы ей немедленно. А теперь паузы между замыслом и воплощением становятся все длиннее и длиннее… Правда, когда надо провернуть очередную операцию или просто кого-нибудь стереть в порошок, он действует немедленно и без раздумий, лучше всех молодых, которых я знаю. Старая школа, что тут скажешь…»

По дороге к дому ему встретился только один охранник, который явно был не в курсе дела, потому что приветствовал Палача вполне по-дружески и даже не спросил, откуда тот, черт возьми, взялся. Впрочем, к манере Палача исчезать и появляться словно из-под земли все здесь давно уже привыкли и точно так же привыкли не задавать ему вопросов: он работал под непосредственным руководством старика, выполнял только его задания и подчинялся только ему. Спроси такого о чем-нибудь – и неизвестно, чем это закончится для тебя лично. Меньше знаешь – крепче спишь, это старик им всем хорошо растолковал. Доходчиво, на наглядных примерах.

В небольшом холле сразу за входной дверью, как всегда, сидел еще один охранник, и даже не охранник, собственно, а личный телохранитель старика. Палач немного знал его, когда-то они даже работали в одной конторе, хотя и в разных отделах, но потом пути их разошлись, чтобы снова скреститься здесь, под крылышком у старика. Это был настоящий профессионал – холодный, спокойный, великолепно обученный и вышколенный, с безупречными манерами, абсолютно непроницаемым лицом и каменными мышцами. Старик очень редко брал на работу людей с улицы, предпочитая профессионалов, имеющих по возможности партийное прошлое.

Палач предпочел бы увидеть в холле десяток обыкновенных мордоворотов, но выбирать не приходилось, и он шагнул через порог, растянув свое малоподвижное лицо в подобие приветливой улыбки. Телохранитель легко поднялся ему навстречу и тоже раздвинул губы в дежурной улыбке, одновременно протянув к Палачу руку раскрытой ладонью кверху. Таков уж был здешний порядок – сдавать оружие при входе.

Какую-то долю секунды Палач колебался, взвешивая и сравнивая различные варианты, а потом все-таки вынул из-за пояса и отдал своему бывшему коллеге тяжелый “ТТ”. Телохранитель едва заметно шевельнул бровями, увидев глушитель, и метнул в Палача короткий пронзительный взгляд. Палач сделал вид, что не заметил его удивления, и слегка растопырил локти, предлагая себя обыскать. Когда телохранитель, предварительно спрятав пистолет в стенной шкаф, принялся ощупывать его, проводя ладонями вдоль тела, Палач снова заколебался: не дать ли все-таки ему по черепу, чтобы вернуть оружие и расчистить путь к отступлению?

Телохранитель, словно угадав его мысли, снова быстро взглянул на него снизу вверх, и Палач ответил ему пусть™ равнодушным взглядом. Пытаться дать по черепу этому человеку, пожалуй, не стоило. Сейчас он был готов пропустить гостя наверх, а если попробовать затеять с ним драку, он может и передумать. И тогда шансы прорваться к старику будут пятьдесят на пятьдесят, и это только до тех пор, пока на шум не сбегутся остальные…

– Вы пришли рано, – сказал наконец охранник, закончив ощупывать Палача.

– Я не поезд, приятель, – спокойно ответил тот. – Ты пропустишь меня так или сначала доложишь?

– Проходите, – сказал охранник. – Андрей Михайлович в гостиной на втором этаже.

– Знаю, – буркнул Палач. – Где же ему еще быть? Он повернулся к телохранителю спиной и, тяжело скрипя ступеньками, стал подниматься по лестнице на второй этаж.

Бывший заведующий отделом ЦК КПСС, бывший заместитель министра тяжелой промышленности, кавалер орденов Ленина, “Знак Почета” и Трудового Красного Знамени Андрей Михайлович Горечаев по укоренившейся еще в молодости привычке вставал ровно в пять утра независимо от дня недели, времени года, погоды и даже состояния собственного организма. Бывали, конечно, дни и даже целые декады, когда какая-нибудь хворь надолго приковывала его к постели, но и тогда он открывал глаза ровно в пять ноль-ноль безо всяких будильников.

Ему нравилось начинать день рано по той простой причине, что это увеличивало время продуктивной деятельности на несколько часов. Времени не хватало всегда, сколько он себя помнил, и необходимость спать хотя бы по шесть часов в сутки неизменно вызывала у него глухое раздражение.

Почтенный возраст Андрея Михайловича и его длинный, украшенный многочисленными регалиями послужной список вовсе не означали, что он почил на лаврах. Горечаев продолжал активно работать и был на хорошем счету у молодых негодяев, которые бесцеремонно и нагло отобрали у его поколения власть и право распоряжаться страной по своему усмотрению.

Разумеется, будучи отстраненным от кормила власти, Андрей Михайлович не умер с голоду. Напротив, в материальном отношении стало даже легче, и не просто легче, а богаче и жирнее, но это были всего лишь деньги, а зачем деньги пожилому вдовцу, единственная дочь которого дает о себе знать раз в год, присылая коротенькую открытку ко дню рождения? Да, за деньги можно купить любые доступные в этом продажном мире удовольствия, можно купить даже иллюзию власти, но вот именно и только иллюзию – сама власть протекла у Андрея Михайловича между пальцами и навсегда ушла к другим – молодым, нахрапистым, наглым, неожиданно блестяще образованным и таким богатым, что они считают необременительным содержать у себя на побегушках увешанного бренчащими орденами старика, изредка прибегая к его богатому опыту и давая ему мелкие поручения, по большей части представительские.