И дальше Путята поведал Беромиру классическую легенду из архетипа «короля под горой». Вариацию на эту тему. Дескать, древний витязь спит в своем кургане. И только в тяжелые времена его может пробудить призыв круга ведунов Священной рощи. Ну и прочие бла-бла в том же духе.

— Хм… Знаешь, не сходится.

— Что не сходится?

— Этот твой витязь спит в своем кургане. Если его разбудить, то он проснется и выйдет из него. А я тут при чем? Не сходится ничего. Думаю, что мухи с кашей мешать не стоит.

— Все сходится, — с нажимом произнес Путята. — В предании не сказано, как именно он проснется. Ты умер. Там. В реке. Кем ты пробудился? Обновленным собой или нет? Я вижу, что нет. Ты — не мой Неждан. Ты кто-то другой. К тому же ты ведаешь о делах минувших, о землях далеких, сказывая о них так, словно видел их своими глазами. Говоришь на никому не ведомом языке.

Беромир промолчал. Оправдываться не хотелось, да и выглядело это все глупо. Хотя педалирование поднятой темы ему совсем не нравилось.

— Чего не отвечаешь?

— Какой мне смысл возражать? Думай, как пожелаешь.

— Назови свое истинное имя.

— Отец, тебе нужно быть очень осторожным с пивом, медом и вином. Ты бы еще попытался провести ритуал экзорцизма.

— Чего? Какого еще цизма?

— Так ученые мужи называли изгнание духа, вселившегося в чужое тело.

Путята подобрался и как-то напрягся.

— Что? Уже вы все заготовили для этого? — наигранно удивился Беромир.

— Нет! Я не стану этого делать! Мы об этом даже не говорили!

— О чем «этом»?

— Изгонять тебя из тела моего сына. Он умер. Там. В реке. Я видел. А ты… нет, я не стану тебя изгонять. Ты слишком много добра несешь нашим людям.

— Отец…

— Какой я тебе отец? — невольно отступил он. — Ты, мыслю, на многие поколения меня старше. Сколько тебе лет?

— Мда… — покачал головой Беромир. — Давай уже хватит? В конце концов, подобные разговоры не имеют никакого смысла. Лучше расскажи, что у вас там приключилось. Как мама и сестры?

— Мама… хм… Моя жена жива-здорова, а дочь осталась лишь одна. Рокосланы нас почти не кормили, когда гнали на продажу.

— Ты сейчас на службе Рима?

— Да. Возглавляю ауксилию при векселяции легионной, что стоит в Оливии.

— И все? Ничего больше сказать мне не хочешь?

— Мне сложно говорить с тобой. Непонятно. Как с сыном не могу, ибо не сын ты мне, а с чужаком о таком не беседуют.

— И что может изменить этот взгляд? Или ты хочешь порвать со мной вовсе и просто держаться стороной?

— Скажи свое истинное имя. Оно умрет со мной. И я никогда его не использую для чародейства или заговора.

— Вот заладил… — отмахнулся Беромир.

— Это доверие, — пожал плечами Путята. — Я должен понимать, кого принимаю в свою семью.

Беромир промолчал.

Так и стояли минут пять, не меньше. Молодой ведун, отвернувшись от отца, смотрел на медленно текущие воды Днепра. А тот не торопил его и просто ждал. Пока, наконец, не добавил:

— Ты сам решай.

— Что решать?

— Нужен тебе отец и семья, али нет.

Беромир фыркнул с раздражением.

— Ты ведь видишь, как все к тебе относятся? Думаешь, отчего ты, ведун Близнецов, а до сих пор не вошел в Священную рощу? Они не знают, как с тобой поступить. Ибо ты ни жив ни мертв.

— Это ведуны тебя послали?

— Да. — нехотя и не сразу ответил Путята. — Я вообще не хотел с тобой разговаривать.

— Почему? Я разве кусаюсь?

— Ты-то? Неужто не задумывался над тем, сколько крови уже на твоих руках? Ты ее льешь так, словно тебе оно дело привычное. Покойных врагов проклинаешь, страшно. О… слухи о тебе идут такие, что кровь в жилах стынет. Про тебя даже роксоланы с уважением говорят. А они уважают только тех, кто льет чужую кровь, что водицу.

— Хорошо. Что ты, хм, ладно, они — эти ведуны, от меня хотят?

— Чтобы ты назвал свое истинное имя мне. А я принес бы тебе клятву молчания и признал своим сыном. Включая в род и клан.

— Даже так? И кем же я предстаю в их глазах?

— Древним витязем, который волею Перуна и рукою Велеса пробудился в теле моего мертвого сына.

— Разве я мертв?

— Ты не живой и не мертвый. Вне смерти и рождения. Ты дышишь, но кто ты? Чей ты? Откуда ты?

Беромир вновь промолчал.

Путята же достал нож поясной и произнес, глядя в глаза молодому ведуну:

— Сказанное тобою истинное имя никто и никогда не узнает от меня, а я не стану его использовать никак — ни в пользу тебе, ни во вред.

После чего поцеловал клинок, «заверив» тем самым клятву у Перуна. Беромир же отвернулся, вновь уставившись на воду.

Все это выглядело так глупо, так нелепо, и так… обидно, что ли.

Зомби.

Он ведь в их представлении аналог зомби или чего-то подобного.

Только почему-то никто ему об этом прямо и в глаза не сказал?

И, что куда печальнее, это обстоятельство ставило крест на многих его начинаниях. Да и отношение ведунов становилось понятным. Вон — во все глаза на него постоянно глядят, словно ожидают чего-то. Хотя тут, конечно, он сам виноват. Зачем Вернидубу про нежить байки всякие рассказывал? Он ведь почти наверняка их пересказал…

— Скажешь? — вновь спросил Путята, нарушая затянувшееся молчание. — Если нет, то я пойдут. Пусть все останется, как прежде.

— Иван[1]. — тихо-тихо, почти как шелест произнес ведун, поворачиваясь к нему.

И словно что-то лопнуло в этой натянутой и нервной атмосфере.

Путята подошел ближе.

Взял Беромира за плечи и тихо произнес:

— Я признаю тебя своим сыном, Иван. Пойдем. Нас ждут.

Ведун глянул через плечо отца, окидывая взглядом «поляну» и выискивая любопытных. Несколько секунд спустя его взгляд выхватил парочку, которые сидели на бревнышке в сторонке. И на первый взгляд о чем-то отстраненно беседуя, но так, чтобы волей-неволей просматривать этот сектор…

— Рудомир и Вернидуб. Это они тебя отправили?

— Они…

Подошли.

Те, чуть прищурившись, рыжий поинтересовался:

— Как воздух у реки? Не