Улицы Рима кишели людьми, жаждущими разнообразных впечатлений — покупателями, торговцами, людьми, желающими людей посмотреть и себя показать, женщинами, скандалящими и сплетничающими. На каждом углу устраивались публичные развлечения: там были жонглеры, клоуны, предсказатели, заклинатели змей. Дорогу могла преградить толпа, собравшаяся поглазеть на глотателя мечей или на трио акробатов, надеявшихся собрать несколько монет. Фокусники с голубями составляли конкуренцию карликам с обезьянами. Там были певцы и уличные художники, глотатели огня и мимы. Уличные ораторы, стоя на возвышении, разглагольствовали обо всем на свете — от пользы не сдобренной пряностями пищи до порочности плотских утех. Одноногие моряки показывали своих попугаев, выкрикивавших непристойности; поэты декламировали стихи на греческом и латыни; торговцы продавали зелья и эликсиры от всех болезней. На рынке, в парках, на Форуме, на улицах, узких и широких, — повсюду, подобно косякам юрких рыб, кружила римская чернь в надежде повеселиться и развлечься. Они толкались в лавках и тавернах, утоляя голод и жажду мясом и вином; они сплетничали, флиртовали, дрались и назначали любовные свидания в самых невообразимых местах. В темных переулках предлагались развлечения более низменного свойства: собачьи бои, танцы в обнаженном виде, детская проституция. Плотские утехи стоили дешево, похоть удовлетворяли быстро и без сантиментов. Нищенки за буханку хлеба предлагали себя и своих детей. И завершали все убийства, совершаемые в безумии гнева или по холодному расчету.

Госпожа Амелия, которую несли через эту толпу в занавешенном паланкине четверо рослых рабов, кричавших, чтобы им дали дорогу, любила это все до безумия. Рим оживлял ее, помогал на время забыть о призраке, который жил у нее в сердце.

Солнце уже вошло в зенит, когда паланкин опустили перед высокой стеной с массивными воротами. Потянув за шнурок, Амелия услышала, как где-то в доме зазвонил колокольчик. И прежде чем войти в раздвигающиеся ворота, Амелия дотронулась кончиками пальцев до маленького кусочка глины, вделанного в каменную стену. Он назывался «мезуза», в нем находился кусочек папируса, на котором были написаны священные слова. Она притронулась к нему машинально, так же, как периодически осеняла себя крестом, не потому, что верила в силу священных слов, а из уважения к Рахиль, которая верила.

Больше всего Амелии нравилось в Рахиль то, что с ней она могла вести себя непринужденно. Рахиль не пыталась казаться лучше тебя и не собирала сплетни, с ней Амелия никогда не чувствовала, что ее оценивают и критикуют, как это бывало в присутствии других представительниц ее круга. Они любили вместе прогуливаться вдоль Тибра, выбирать книги на прилавках, наблюдать за уличными зрелищами, они могли часами сидеть у Рахиль в саду за игрой в собак и шакалов, и тогда единственными звуками, нарушавшими тишину, были стук игральных костей и звук передвигаемых фишек. Но они никогда не садились вместе за стол, так что Амелия предвкушала много новых впечатлений.

Ее подруга — пожилая женщина, полная и круглолицая, увешанная блестящими серебряными ожерельями, — уже шла по дорожке ей навстречу.

— Моя дорогая Амелия, — сказала Рахиль, обнимая ее. — Как же я по тебе скучала! — На глазах у нее заблестели слезы. — У тебя родился еще один внук!

— Здоровый мальчик.

— Слава Богу. Корнелия в порядке?

— Они с мужем пока в деревне, на днях должны вернуться в Рим. Но ты, Рахиль, выглядишь просто великолепно! — Со дня их последней встречи прошло семь месяцев, и, хотя ее подруга всегда сияла здоровьем, Амелия не смогла не отметить, что сегодня она просто вся светится. Рахиль, одетая в дорогое синее шелковое одеяние, окаймленное серебряной вышивкой, помолодела на несколько лет. Взяв Амелию под руку, Рахиль сообщила, что она с дочерьми только что вернулась из синагоги и что Амелия пришла первой из гостей.

— Сегодня Шавуот, сегодня мы празднуем день, когда Моисей получил от Господа десять заповедей и Тору на горе Синай. Сегодня в Иерусалиме люди несут в храм первые собранные плоды. Поэтому мы и украсили дом цветами и растениями, чтобы не забывать, что это — праздник урожая. Это — праздник паломничества, нам с Соломоном давно хочется хотя бы один раз отметить Шавуот в Иерусалиме.

Она остановилась, заметив, как что-то блеснуло на шее Амелии. Это была золотая цепочка.

— Что это? Почему ты прячешь это ожерелье?

Когда Амелия вынула из-под туники голубой кристалл и Рахиль потянулась, чтобы дотронуться до него, Амелия отшатнулась и сказала:

— Не надо.

— Почему?

— На нем проклятие.

У Рахиль округлились глаза.

— Это ожерелье было снято с мумии одной египетской царицы.

Рахиль приложила руку к груди:

— Да защитит нас Господь. Амелия, зачем же тогда ты его надела?

— Корнелий приказал.

Рахиль ничего не ответила. Она уже давно высказала все, что думала о Корнелии.

— Я ощущаю ее присутствие.

— Чье?

— Умершей царицы. Такое чувство, будто Корнелий привез с собой ее призрак.

— В этом доме нет призраков, — сказал Рахиль, беря Амелию под руку. — Здесь ты будешь в безопасности.

Войдя в прохладный атриум, Рахиль остановилась и, взяв руки Амелии в свои, произнесла с особой теплотой в голосе:

— Я должна поделиться с тобой радостной новостью. О, моя дорогая, моя милая подруга, пока ты была в деревне, здесь произошло нечто удивительное! Ты ведь знаешь, как безрадостно мне жилось после того, как не стало Соломона.

Муж Рахиль был врачом, последователем греческой школы — учения Гиппократа, — а на таких врачей в Риме был очень большой спрос, потому что они обладала глубокими знаниями и были честны. Так обе женщины и познакомились — когда один из детей Амелии поранился, его лечил Соломон. Он с Рахилью тогда только приехали в Рим из Коринфа. Соломон рассказал, что его отец и братья тоже были врачами, а ему не хотелось уводить у них пациентов, поэтому он приехал в Рим. Брак Рахили и Соломона был одним из тех редких случаев, когда супруги любили друг друга. Взаимная любовь супругов была в римском общества крайне непопулярной, особенное же неодобрение вызывало проявление супружеских чувств в присутствии других. Амелия вспомнила, какое потрясение она испытала, когда увидела однажды, как Соломон поцеловал Рахиль в щеку. После его смерти Рахиль стала сама не своя, с его уходом в душе у нее воцарилась пустота, которую ничем нельзя было заполнить.

А сейчас она вся лучилась от радости.

— Я все время думала: «Если бы только я знала наверняка, что смогу снова увидеть моего Соломона». Теперь я точно знаю, что увижу. — И Рахиль рассказала ей о еврейском герое, которого она называла Спасителем, о грядущем Царствии, которое он предрекал, и о вечной жизни. — Христос дает нам возможность обрести мир в душе. Своей смертью он уравнял евреев с неевреями, упразднив древний закон, который стоял между ними, и провозгласив новый.