Как только Первая антифранцузская коалиция стала терпеть поражения, ее правительства осознали, что Республика представляет для них самую непосредственную угрозу, а добиться реставрации монархии можно лишь одним способом: сделав ставку на победу роялистов внутри страны. В результате отношение к союзу с роялистами стало меняться – в частности, Англия согласилась предоставить свои корабли для высадки французского принца на территории Франции. Но шанс на ведение совместных действий был уже упущен.

Узнав о смерти племянника, граф Прованский, находившийся тогда в Вероне, немедленно объявил о своем восхождении на престол под именем Людовика XVIII и принял специальное обращение к своим мятежным подданным, вошедшее в историю под названием Веронской декларации. Поражения и развал Первой антифранцузской коалиции, рост промонархических настроений во Франции, восстания против Конвента – все это приводило Людовика XVIII к мысли о том, что необходимо в очередной раз кардинальным образом пересмотреть стратегию контрреволюционного движения, главой которого он отныне стал. Ставка на интервенцию не сыграла, а это означало, что французы должны добиться реставрации монархии самостоятельно. Для этого требовалось скоординировать деятельность всех антиреволюционных сил и привлечь на свою сторону общественное мнение.

Рассматривая Революцию как «поток катастроф», король возложил вину за то, что французы, «свергнув алтари бога и трон королей, сделались несчастными», на членов Учредительного собрания («неверных уполномоченных, предавших ваше доверие»), якобинцев и монтаньяров («подозрительных и свирепых тиранов»), а также депутатов Конвента после Термидора («соперничающую клику, в чьи руки перешел окровавленный скипетр, которая, чтобы захватить власть и пожать плоды своих преступлений, скрылась под маской умеренности»). Революция окончится тогда, объявлял новый король, когда французы сами «отвергнут господство коварных и жестоких узурпаторов, которые сулили счастье, но принесли лишь голод и смерть»; когда они вернутся к католической религии, «снискавшей Франции благословение небес»; когда восстановят ту форму правления, «которая на протяжении четырнадцати веков составляла славу Франции и отраду французов».

Эта форма правления была обрисована королем весьма расплывчато: в Декларации упоминалось лишь о фундаментальных законах французской монархии, о католической религии, о сословиях. При этом не было ни слова о парламентах, гарантировалось равенство всех перед законом, равный доступ к государственным должностям. Наконец, провозглашалась и всеобщая амнистия, на которую республиканцы все никак не могли решиться. Король писал:

Единственным исключением были объявлены «цареубийцы» – те, кто голосовал за казнь Людовика XVI. Поскольку графа Прованского еще до Революции обвиняли в том, что он пытался подорвать авторитет королевской семьи ради восхождения на престол, иначе поступить он просто не мог.

Отклики на этот документ, как во Франции, так и за ее пределами, показали, что Людовик XVIII, ориентируясь на доступную ему информацию, серьезно переоценивал степень готовности своих соотечественников к реставрации монархии. Бесспорно, многие из них мечтали вернуться в те времена, когда в стране царило спокойствие и не было ни войн, ни голода. Однако Революция изменила слишком многое как в сознании людей, так и в их положении в обществе, чтобы они оказались готовы в одночасье этим пожертвовать.

Заняв трон, Людовик XVIII начал с активизации подрывных действий роялистов во французских провинциях. Особое внимание он уделял вандейскому мятежу. Назначив Шаретта главнокомандующим Католической и королевской армией (в которой продолжалась борьба за лидерство и которую этот генерал отнюдь не контролировал целиком), король полагал, что давно запланированная высадка французских эмигрантов с английских кораблей превратит Вандею в тот плацдарм, опираясь на который можно будет распространить мятеж и на другие западные департаменты. Однако, хотя Шаретт и разорвал мир с Республикой после смерти Людовика XVII, высадка на полуострове Киберон провалилась: войска под командованием генерала Лазара Гоша разбили эмигрантов и возглавлявшему их графу д’Артуа даже не удалось высадиться на континенте. Около 700 дворян, взятых в плен с оружием в руках, были расстреляны.

Несмотря на это поражение, Людовик XVIII делал все, чтобы стать настоящим лидером контрреволюционного движения. Он создал Королевский совет, нашел общий язык с конституционными монархистами и надеялся, что теперь-то все препятствия для того, чтобы просить помощи у других европейских держав, преодолены: никто из государей его права на престол не оспаривал, впервые с 1789 года законный король Франции был полностью свободен и никакой ответственности за развязывание войны, в отличие от Людовика XVI, не нес.

Каково же было его удивление, когда из всех государей только Екатерина II признала его королем. Французские армии одерживали одну победу за другой, державы коалиции не хотели закрывать себе дорогу к мирным переговорам или же вновь ссориться с Францией после заключения мира. Да и сам граф Прованский, всегда стремившийся проводить самостоятельную политику, вызывал у других монархов мало симпатии.

Впрочем, Людовик XVIII платил им взаимностью. Особенно он презирал Карла IV Испанского – Бурбона, как и он сам. Король Испании не признал его официально, но в частных письмах заверял, что не сомневается в его титуле и, как только монархия будет восстановлена, сразу же объявит о признании и возобновит Семейный пакт. Людовик XVIII по этому поводу обронил: «Что же до будущей дружбы, надеюсь, что она мне не понадобится к тому времени, когда они вознамерятся ее предложить». Эмигранты до последнего надеялись, что Испания не пойдет на мир с революционной Францией. Как заметил один из них, «редкое и прекрасное зрелище: внук Людовика XIV клянется в братских чувствах и достигает согласия с последователями Равальяка, пролившими кровь короля Франции, его сына, жены и сестры».

Возмущали роялистов и территориальные претензии стран коалиции – в этом плане с начала войны ничего не изменилось. Де Калонн писал: «Они предвидели, возможно даже с самодовольством, что ее [Франции] упадок может быть полезен для расширения их территории». От постоянных разговоров о «гарантиях» и «компенсациях», напоминал он, коалиция не замедлила перейти к делу, захватив Валансьен для Империи и поставив Корсику под патронаж Великобритании. Людовик XVIII тоже относился к ведущим войну с Францией европейским державам, особенно к Австрии, с немалой настороженностью и, как докладывал английский посланник, воспринимал дом Габсбургов «если и не как бесспорного врага, то по крайней мере как коварного союзника».