– Понимаю и согласен.

– По мне, так мы обсудили все, что нужно, – сказала я, допивая свой лайм с содовой.

– Должен сказать, я считаю, мы можем поздравить себя с качественно проделанной работой и взаимовыгодным полюбовным соглашением. Некоторые люди сделали бы из этого целый спектакль, но мы с тобой слишком разумны и прагматичны, чтобы погрязать в мелочах. Я с большим нетерпением жду начала осуществления нашей договоренности на практике. Сколько осталось, еще шесть недель?

– Пять недель и два дня.

– Тем лучше. Однако остается единственный пункт, по поводу которого мы расходимся во мнениях, – напомнил Ричард. – Тот, который мы оставили в подвешенном состоянии: вопрос о браке.

– Ричард, я по достоинству оценила твое предложение, но взглянем правде в глаза: на это ни один из нас, так сказать, не подписывался. Наши отношения больше напоминали роман – вечера в театрах и ресторанах, ночи в гостиницах, приятное разнообразие, отдых от повседневности. И, в точности как в романе, любовники не имели намерения оставлять своих супругов. Уверена, никто из нас не рассматривал вероятность провести друг с другом остаток жизни.

– Я склонен допустить, что твое отсутствие энтузиазма имеет под собой основания, – признал Ричард. – Я много думал последние недели. Моей целью с самого начала было поступить правильно, и если бы ты передумала и сочла, что перспектива брака тебя привлекает, я бы с готовностью принял на себя ответственность. Но, должен сказать, я не уверен, что смогу достойно просоответствовать той части брака, которая предписывает жить с партнером. У меня собственный способ делать дела, как и у тебя, и я не представляю, как подстраиваться под другого человека. Мое предложение пожениться остается в силе, но если ты твердо намерена его отвергнуть, я тебя полностью и абсолютно пойму.

– Могу тебя успокоить, Ричард: если бы мы поженились, это привело бы к полной катастрофе. У меня нет намерения принимать твое предложение.

– Значит, мы окончательно закрываем этот вопрос. Ну что ж, вечер получился очень плодотворным. В глубине души я ждал от тебя такого ответа. Ни один из нас не сможет с кем-то ужиться, мы люди слишком твердых убеждений.

Мне было сложно что-либо возразить.

22

– А что мы ищем? – спросила Кейт, поймав упаковку стикеров, которые я отправила ей по кухонной столешнице.

– Любые свидетельства нарушения психического здоровья, какими бы мимолетными и незначительными они ни были, – ответила я. – Растерянность, потеря памяти, чувство тревоги и подавленности. Еще выделяйте все назначенные лекарства. Розовые стикеры клейте возле симптомов, желтые – возле диагнозов, а зеленые – у лекарств.

– Погодите, я запишу…

Я надеялась, что правильно поступаю, привлекая к делу Кейт: в аспирантуре соседка изучала псевдонаучный предмет и не может быть начисто лишена логики. С самого моего выхода из больницы медицинские карты моей матери были свалены кучей на дубовом ларце, и я до них еще не добралась: любое умственное напряжение было за гранью моих возможностей. Однако в начале месяца мне пришлось поторопиться: я получила по почте возражения по иску – от поверенного Бринкворта и юридической компании, представлявшей Эдварда. Возражения не содержали ничего нового, фактически представляя собой голословные отрицания моих обвинений, но я отчетливо поняла – мне необходимы неопровержимые доказательства. Когда я сказала Кейт о своей задаче на выходные, она вызвалась помочь (правда, я заподозрила, что она скорее ухватилась за возможность отложить эссе, которое ей полагалось готовить, чем решилась разделить со мной нелегкий труд).

– Наша кампания против закрытия детской группы проходит хорошо, – похвасталась Кейт, просматривая первый листок в своей стопке. – Мы получаем горячую поддержку от местных жителей, особенно от родителей и дедушек с бабушками.

– Очень интересно, – ответила я, – но я считаю, мы лучше сконцентрируемся на содержании медицинских карт, если не будем отвлекаться пустой болтовней.

– О’кей, босс, – отозвалась Кейт, изучая записи, относящиеся к первой госпитализации моей матери, за два года до обширного инсульта. Перевернув еще несколько страниц, соседка подняла глаза: – Здесь написано, что у нее было ТИА. Это что?

Я повернулась к ноутбуку и набрала аббревиатуру в поисковике.

– Означает «транзиторная ишемическая атака», – ответила я. – То же, что и микроинсульт. У нее отмечался временный паралич половины тела и невнятная речь, но это продлилось всего несколько часов. Я даже не поехала к ней из Лондона – мать заверила меня, что полностью оправилась.

– И вы не захотели взглянуть на нее и убедиться?

– В этом не было смысла – я поверила сказанному.

В свое время я не сомневалась, что поступаю правильно. Если бы моя мать хотела увидеть меня после микроинсульта, она бы так и сказала. Но сейчас, отвечая Кейт, я почувствовала себя не то чтобы виноватой, а скорее немного пристыженной. Может, рациональное решение не всегда самое лучшее? Мы снова углубились в чтение.

– Здесь сказано, что при томографии обнаружили небольшой тромб, частично блокировавший поступление кислорода в мозг, – сказала Кейт, – и вашей маме выписали какой-то клопидогрел.

Я снова полезла в ноутбук.

– Это антиагрегант, препарат, предотвращающий повторное образование тромбов. Значит, ей назначили профилактику: после микроинсульта риск обширного удара увеличивается.

Я посмотрела побочные эффекты, но не нашла ничего, способного отрицательно повлиять на ясность рассудка.

– В карте сказано, что она принимала его всего несколько недель, – сообщила Кейт. – При осмотре в поликлинике она пожаловалась на головные боли и попросила отменить клопидогрел. Ей выписали аспирин в небольших дозах.

– А другие препараты были? – спросила я.

– Судя по всему, нет. В записях сказано, что врачи удовлетворены ходом восстановительного процесса и выписывают пациентку под наблюдение семейного врача.

Мне для изучения досталась толстая стопа документов, относившихся ко второму, обширному инсульту матери. Первая запись была сделана при ее экстренном поступлении в больницу после инцидента в церкви. Дальше тянулись многие страницы данных: клиническое наблюдение, давление, ЧСС, температура, результаты анализа крови и цитологических исследований, записи о назначении препаратов. Попадались отметки о проведении КТ и МРТ. В карте говорилось, что моя мать перенесла «ишемический инсульт в левое полушарие», вызванный новым тромбом, и на этот раз кровоизлияние стало более обширным. Ее лечили каким-то тканевым активатором плазминогена, чтобы растворить тромб, и снова назначили антиагреганты вместе с варфарином для разжижения крови и бета-блокаторами против повышенного давления. В тексте было множество медицинских терминов: некоторые я знала, другие решила выяснить потом, торопясь добраться до сколько-нибудь содержательной информации. Врачи обратили внимание, что моя мать хорошо реагирует на лечение: через несколько дней она начала понемногу шевелить парализованной правой рукой и достаточно овладела голосом, чтобы внятно объясняться. Это совпадало с моими воспоминаниями: мать уверенно шла на поправку, и я вернулась в Лондон, не дожидаясь, пока ее выпишут: ее каждый день навещали тетка Сильвия и Эдвард, а у меня в офисе копился завал работы, плюс Ричард достал билеты на концерт в «Барбикане», куда я очень хотела попасть. Несмотря на целый ряд веских причин, требовавших моего присутствия в Лондоне, мне пришла в голову мысль – может, нужно было дождаться, пока мать отпустят домой? Может, наивно было надеяться, что и в тот раз она оправится так же быстро и полно? Я начала читать записи лечащего врача, сделанные во время регулярных визитов матери после выписки. На первых страницах были данные физического осмотра – давление, сердцебиение и ответы пациентки о том, как она принимает назначенные лекарства. Затем попалась страница очень подробных записей беседы. А вот это уже интереснее: моя мать сообщила врачу, что расстраивается по поводу мелочей, которые раньше ее нисколько не беспокоили: например, соседская кошка напачкала в ее саду, или молочник принес молоко, когда завтрак уже кончился. Мать сознавала, что ее эмоциональная реакция непропорциональна масштабу произошедшего, но в то время эти случаи казались ей почти невыносимыми. Еще она жаловалась, что постоянно кладет вещи не на свои места – ключи, сумочку, записную книжку – и забывает, какой сегодня день и что она должна делать. От этого она чувствует себя глупой и злится на себя. Она решила никому не говорить о том, что с ней происходит, и не сомневалась, что хорошо скрывает свое состояние; при этом она писала себе подробные списки дел и памятки.