г. издательство И. Д. Сытина выпустило своего «Мюнхгаузена»[333], книгу, которая представляла собой переложение историй для детей. Это издание базируется на немецком тексте, ибо содержит рассказы, включенные в свое время Бюргером[334]. В основном это издание придерживается оригинала Бюргера—Распе, но в сцену прыжка через карету внесены изменения: в карете сидел вельможа (у Сытина), а не дамы (у Бюргера); пролетая через нее, барон не извинился, тогда как в тексте немецкого поэта он не преминул снять шляпу и попросить прощения за причиненное неудобство[335].

Наиболее интересную работу по исследованию сущности книги в дореволюционный период сделала 3. Венгерова[336], хотя она ошибается, утверждая, что Бюргер перевел книгу с четвертого английского издания[337].

Несомненной заслугой Венгеровой можно признать то, что она первой поставила «Мюнхгаузена» рядом с «Гаргантюа и Пантагрюэлем», утверждая, что у Рабле «преобладает сатира, в «Мюнхгаузене» — грубовато-добродушный юмор и доходящая до фантастических размеров вера в силу человека»[338]. Правда, такое противопоставление не убеждает, — ведь в романе Рабле вера в безграничные возможности человека воплощается в образах гигантов-королей, совершающих не менее удивительные подвиги, чем деяния Мюнхгаузена. Большее отличие можно констатировать в случае обращения к главному герою произведения. Великаны Рабле совершенствуются, развиваются, тогда как герой Бюргера—Распе как бы застыл в развитии на одной ступени. На протяжении всей книги невозможно говорить об эволюции героя. Мы вправе применить термин «развитие», только учитывая все новые обстоятельства, в которые его ставят авторы книги.

Мир Мюнхгаузена — это мир невозможного, но ведь фантазия человека не знает преграды. Венгерова права, утверждая, что жизнь барона в книге проходит в условиях хотя и выдуманных, но созданных так, что «выдуманная в них действительность полна жизни и свидетельствует о творческой силе человеческого духа, способного создать из себя свой особый мир: он не похож на мир действительный, но существует всей полностью для фантазии, как всякое истинно художественное произведение»[339].

В своей статье Венгерова как бы подводит итог исследованиям ряда ученых (Эллисен, Гризебах), которые занимались установлением того нового, что внес Бюргер в книгу, но она пишет: «... теперь твердо установлено, что никакой мистификации со стороны Бюргера не было (речь идет об указании, что «Мюнхгаузен» — перевод с английского языка. — А. М.); он лишь постольку может считаться автором книги, поскольку он расширил и ввел новые подробности в свой перевод»[340]. Это «расширил и ввел новые подробности» в известной мере перечеркивает заслугу Бюргера в создании канонического текста «Мюнхгаузена», который известен во всем мире и тем более в странах с немецким языком. Поэт не просто ввел ряд новых эпизодов[341], он в уже существующие добавил предложения, которые развивали или усиливали заложенные в них идеи.

В этом же предисловии Венгерова рассматривает историю реального барона, обращается к литературным источникам книги (Лукиан, Бебель), отмечает наличие в книге фольклорных мотивов. Переводчица выделяет три категории рассказов: 1) утопии (Томас Мор, Уильям Моррис) с сатирическим изображением действительности и оптимизмом; 2) робинзонады с нравоучительным началом, где «рисуется лишь возможное, и цель их — укрепить в человеке веру в свои силы»; 3) «... рассказы, основанные на чистом вымысле, не преследующие никакой нравоучительной цели. Их задача чисто художественная. Они развлекают умы игрой фантазии, лишь изредка внося оттенок сатиры в свои измышления»[342]. (Сюда отнесены «Одиссея» и «Мюнхгаузен».)

Рассмотрим третью группу книг более подробно. Автор введения утверждает, что рассказы, включенные в «Удивительные приключения», не преследуют никакой нравоучительной цели, но этим Венгерова противоречит собственным словам: «... и Распе, и после него Бюргер старались отметить этическое значение рассказов Мюнхгаузена»[343]. Педагогическая направленность книги, подчеркиваемая обоими авторами, никогда и ни у кого не вызывала сомнения. В этом плане «Барон Мюнхгаузен» продолжает нравоучительные воспитательные традиции Просвещения, показывая, насколько может повредить человеку чересчур размашистая выдумка. Судьба исторического барона, попавшего в затруднительное положение в результате появления своего литературного портрета, доказывает это. Кроме того, переводчица преувеличивает развлекательную сторону книги, которая лишь изредка вносит «оттенок сатиры» в измышления (Венгерова). Каждое приключение барона является сатирой. Поэтому правильнее будет говорить о том, что сатира имеет различные оттенки.

Касаясь общечеловеческих качеств — храбрости, находчивости, изобретательности и т. п., — 3. Венгерова пишет, что «Мюнхгаузен» возводит их в идеал[344]. По ее мысли, эти качества помогают в борьбе со стихийными силами и со всем тем в природе, что «лишено разума и обладает лишь физической силой»[345]. В рассказах барона дух господствует над грубой силой. Для Венгеровой в этом смысле барон стоит по ту сторону добра и зла: «... Мюнхгаузен является защитником свободы духа, освободителем его от окав действительности. В этом назначение поэзии и искусства, создающих для человеческой души свой обособленный мир; там она может царить и творить, в противоположность миру действительному, в котором человек — подчиненное пассивное существо»[346]. Утверждение элитарности искусства, подчеркиваемое Венгеровой, пронизывается духом ницшеанской философии. Эстетство Мюнхгаузена поднимает его в мир поэзии, которая не соприкасается с миром действия, борьбы. Сфера деятельности поэта превращается в нечто, стоящее над действительностью, ибо в ней Венгерова усматривает «отражение и символ иной, открытой для духа сущности»[347].

Мир Мюнхгаузена невозможен в реальной жизни, но базируется на ней. И здесь Венгерова возвращается к мысли об отражении в книге наивности народного творчества: фантазия «вторгается в мир действительности и преобразовывает его своей властью»[348]. От этой мысли совершается переход к идее о том, что все блага для Мюнхгаузена только материальны, ибо он не может представить себе царство духа иначе, чем царство плоти, а это вызвано бесхитростной любовью барона к реальным благам жизни. Но ведь барон и не мог бы представить себе мир иначе. Как представитель определенного круга, он не собирается думать о чем-либо ином. По собственному признанию, его интересуют лишь лошади и собаки, к которым он относится с трогательной любовью и вниманием.

Мюнхгаузен силен в области фантазии, но он крайне далек от интеллектуальных проблем и не желает ими заниматься. В эпизодах, где ему приходится высказывать свои идеи, он исходит из вполне конкретных житейских представлений, а понятия «хорошо» и «плохо» рассматривает с позиций общечеловеческих норм своего времени: нехорошо продавать солдат, нехорошо терять надежду; хорошо быть находчивым, ловким, умелым, сильным. Усложнять подобные размышления Мюнхгаузена углублением в философские проблемы нецелесообразно, хотя в книге можно найти определенную полемику с представителями различных философских школ. Однако наиболее сильна здесь социальная сатира.

Л. Иванов в предисловии