как окажется в дальнейшем, были единственно возможными. Мюнхгаузен сам старается доказать присутствующим, что его умение фантазировать, то есть моделировать возможное и невозможное, представляет собой крайне важное средство для достижения определенной цели.

В книге о бароне Мюнхгаузене имеет определенные особенности и развитие времени. Оно движется как бы в двух планах. Первый план — время рассказчика, второй пронизывает рассказываемые события. Оба эти плана связаны неразрывно, причем второй план совершенно немыслим без первого. Их соотнесенность создает иллюзию присутствия, соучастия слушателей-читателей. Время первого, «присутствующего» плана развивается в комнатах Мюнхгаузена. Оно ограничено и не выходит за эти рамки. Вся книга сохраняет этот «осовремененный» план, представляющий собой рамку для другого, более глубокого. Второй план, в котором происходят события, рассказанные бароном, имеет сложную структуру. Время не течет своим естественным путем из прошлого через настоящее в будущее. Оно совершает скачки. Эта прерывистость течения времени всецело зависит от рассказчика. Время второго плана распадается на части, которые охватывают самые различные этапы жизни Мюнхгаузена. «Раздробленность» времени связана и с тем, что барон как бы делится личным опытом со своими слушателями.

В этой прерывистости временного плана шванков проявляется устный характер историй барона Мюнхгаузена. Она бывает характерна, как правило, для устного сообщения, во время которого всплывают новые подробности или новые воспоминания. Эта особенность спонтанной речи позволяет оратору по своему произволу переходить от рассказа о событиях, случившихся позднее, к тем, что произошли ранее. Так, в шванке о необыкновенном коне барон, говоря о своих боевых делах, вспоминает о том, что конь был получен в Литве, чем вызывает в памяти слушателей эпизоды, связанные с этим чудесным животным. Повествовательное время целиком зависит от Мюнхгаузена. В своих рассказах барон переставляет события, сводит воедино несколько разных происшествий, чтобы вызвать в сознании читателя реакцию доверия. Практически из начальных эпизодов нельзя сделать однозначного вывода о том, что барон рассказывает о своих приключениях. Скорее можно понять его повествование как мемуарную запись, и лишь появление в тексте книги реплик типа «Вы мне не верите?», «На счастье?» разрушает это впечатление о произведении.

Созданный Мюнхгаузеном мир существует по законам фантазии барона. Для него погода — лишь источник дополнительных трудностей, которые надо преодолеть. Так, в начале книги барон Мюнхгаузен отправляется в путь в самом разгаре зимы. Передвигаясь по просторам Польши, барон замечает плохо одетого крестьянина, промерзшего насквозь. Мюнхгаузен снимает со своего плеча шубу и отдает ее бедняку[316]. Судя по всему, барон едет налегке, не имея больших запасов одежды. Тем не менее ему ни на минуту не приходит в голову мысль проехать мимо бедняги. Он оказывает человеку помощь. В другом случае зимняя дорога нужна Мюнхгаузену для показа собственной необыкновенной силы или находчивости (охота на белых медведей на Севере или перенос кареты и лошадей за пределы узкой колеи суровой зимой). Погода или природа вообще в книге о бароне Мюнхгаузене не выполняют тех функций, которых следовало бы ожидать в произведении представителя «Бури и натиска». В книге совершенно не показано, как она воздействует на внутренний мир героя. Мюнхгаузен вовсе не подвержен влиянию внешней среды. Он заставляет ее выступать на своей стороне, и природа послушно следует его желаниям. Любое стихийное бедствие только грозит смертельной опасностью. Сидя на дереве во время наводнения на Ниле, Мюнхгаузен легко проходит через опасные периоды затопления. Он практически нисколько не страдает от отсутствия привычной пищи, используя для еды все, что находит на дереве.

Следовательно, любые природные законы (тяготение, время) являются лишь подсобным материалом, подспорьем для выделения необыкновенных умений и достоинств барона. Все эти вспомогательные средства нужны Мюнхгаузену для более сильного влияния на окружающих его людей, для подтверждения собственных удивительных качеств. Они являются неотъемлемыми атрибутами повествовательной манеры барона — рассказчика и актера. Свое мастерство в выходе из неудобных положений барон демонстрирует с подлинным искусством. Он учитывает психологический настрой публики, заранее создает для себя возможность сделать отступление или отвлечь внимание окружения какой-нибудь реально возможной мелочью. Он опережает сомнение и подчас приводит совершенно необычайный рассказ другого человека с целью показать, насколько абсурдно откровенное вранье (конец первого морского приключения). Недоверие слушателя-читателя, проявляемое как вопросом в тексте, так и реакцией барона на выражение лица своего слушателя, придает широту аудитории и создает более благожелательное настроение, без которого невозможно было бы вовлечение слушателя в сферу создания рассказа, ибо шванки Мюнхгаузена следует рассматривать как книжное воплощение устного рассказа, как своего рода сценарий наоборот, так как книга о бароне Мюнхгаузене родилась из традиции устного рассказа, записанного и обработанного талантливыми писателями.

Книга об «Удивительных приключениях барона Мюнхгаузена» с блеском доказала возможности Бюргера-прозаика. Этому успеху способствовало в немалой степени и то, что немецкий автор использовал материал, отвечающий его взглядам на литературу. Если Ф. Блёмкер обвиняет Бюргера в том, что он не может вырваться за пределы своего языкового, духовного и т. п. окружения[317] (Бюргер по происхождению принадлежал к плебейским слоям населения), то можно полагать, что именно это окружение способствовало развитию Бюргера-художника, Бюргера — критика современных ему общественных отношений. В немецком литературоведении разных лет подчас отрицалась заслуга Бюргера — автора немецкого текста, а пальма первенства отдавалась Распе. Так, например, Ф. В. Эбелинг видит в Бюргере только «убийственно плохого переводчика части оригинального произведения»[318]. Однако такие резкие характеристики встречаются все же редко. В основном исследователи отдают должное Бюргеру, но подчеркивают значение Распе как первого автора «книжного» Мюнхгаузена.

На наш взгляд, проблему авторства следует решать следующим образом. Если речь идет о каноническом и немецком вариантах книги, то авторами следует считать Бюргера и Распе. Английское издание, без сомнения, детище Распе. Необходимо подчеркнуть, что за основу многих изданий был взят вариант-оригинал Бюргера (например, русский — в пересказе К. И. Чуковского). А. В. Блюм замечает по этому поводу: «На наш взгляд, авторские лавры следует поделить поровну между Раопе и Бюргером. Правильно поступают те переводчики и книгоиздатели, которые, предназначая книгу детям, в основном черпают материал из английского первого издания и выставляют на первом листе имя Рудольфа Эриха Распе. „Серьезные“ же, полные издания книги должны выходить под именем Готфрида Августа Бюргера»[319].

Однако будет точнее предложить следующее. Все издания должны выходить с именами Г. А. Бюргера и Р. Э. Распе на титульном листе. Э. Гризебах подсчитал, что из 4113 строк второго издания Бюргеру принадлежит 1371 строка[320], то есть треть книги. Эти строки — самые известные во всем издании. Одна треть эпизодов, предложений, реплик, введенная Бюргером, изменила композицию книги, все