– Папа, что ты такое говоришь! Даже думать об этом не смей! – вскочила я.

– Да не волнуйся, я не застрелюсь и не прыгну с моста. Просто мне есть о чем подумать, и неизвестно, о чем думать легче: о том, что мой сын мертв, или о том, что он успел сделать, пока был жив.

Судья налил Сереже и себе, они оба молча опрокинули свои рюмки, похрустели орешками.

– В течение своей жизни я много размышлял на эти темы. О праве людей вершить правосудие, о справедливости, о том, отвечают ли ей наши законы. И, в конце концов, пришел к выводу, что не это главное.

– А что же главное? – Сережа аж подался вперед всем корпусом, так сильно ему хотелось не пропустить ни слова из ответа.

– Главное – не множить зло и страдание. И тут формулы, единой для всех случаев, нет. Увы. И бывают ситуации, когда нами должны руководить не те законы, которые написаны на бумаге, а те, которые соблюдать велит нам наше внутреннее чувство. Не возмездие, нет. О нем представление у всех разное, и это далеко может завести. А чувство, которое не велит нам именно это – не множить зло. Я слишком сумбурно говорю, потому что не предполагал, что сегодня мне придется формулировать эти свои мысли. Но думаю, что вы меня поняли.

Мы с Сережей переглянулись. Мы его поняли.

Возвращаться домой в ту ночь мы не стали, мы оба уже еле стояли на ногах от усталости, да и смысла не было, когда мы закончили, было уже три часа. Проснулась я одна, Сережи рядом не было, но на тумбочке лежала записка: «Я в кабинете у М.М.». За моим порогом дежурил Славик, всем своим видом показывая, что ему не нравятся закрытые двери. И правда, я вспомнила, отец говорил, что в доме повсюду оставляют щелки для того, чтобы своенравный щенок мог беспрепятственно проникать в помещения. Всего несколько дней в доме, а уже установил свои порядки, молодец. Я взяла его на руки и была немедленно облизана. В кухне я столкнулась с Ингой и была так изумлена, что чуть не выронила щенка.

– Ты вернулась?

– Михал Михалыч так захотел, – сказала она, счастливо улыбнувшись, – но если бы не ты, ничего этого бы не было. Ты не представляешь, как я тебе благодарна.



– Раз так, тогда сделай кофе, что ли, – попросила я.

Инга подтвердила, что Сережа и Михал Михалыч с раннего утра заперлись в кабинете и даже еще не завтракали, только выпили кофе.

Я полезла в айфон посмотреть новости и увидела, что Тайкин друг сдержал свое обещание – написал большой материал о трагических случаях, к которым привело употребление синтетики. Я решила, что внимательно прочитаю статью попозже, но глазами все же пробежала: есть ли упоминание о гибели Веры Большаковой? Да, есть.

Сережа вышел из кабинета отца какой-то торжественный и очень серьезный. Мы позавтракали и разъехались каждый по своим делам. Сережа еще вчера, перед поездкой к отцу, надел форму, так что заезжать ко мне ему не пришлось, а я поехала домой. На утро у меня была запланирована встреча, которую вполне можно было перенести на завтра, и я сделала это. У меня совсем не было сил, ни моральных, ни физических. Я чувствовала себя разбитой и опустошенной. К какому решению пришли отец и Винник? О чем совещались? Что теперь будет с девочкой Настей? Со Свиридовым? Груз ответственности, который я взвалила на себя, рассказав все Виннику, давил на плечи в буквальном смысле слова. Даже спина разболелась. Серьезно, это не шутка. Мне вообще было не до шуток. И не до фигур речи.

Я еле доползла до дома, разделась, обслужила Фантика и рухнула в кровать. Через три часа я поняла, что не могу больше находиться в неведении и в одиночестве. Звонок Тайке не помог, подруга мне сочувствовала, но ничем не могла помочь. Она предложила приехать, но я внезапно поняла, что мне сейчас это не нужно. В итоге я привела себя в порядок, оделась и поплелась к машине. Я знала, куда я поеду, хотя и совсем не хотела этого. Мне нужно было увидеть Винника и прямо спросить его, что он намеревается предпринять дальше. Неведение оказывалось для меня слишком мучительным.

Я припарковалась за квартал от здания областного Управления Следственного комитета и дальше пошла пешком. Небо хмурилось, явно собирался дождь. Я не взяла зонтик, но мне было плевать. От стены четырехэтажного серого здания отделилась знакомая фигурка. Сегодня девочка прихрамывала сильнее, ступала осторожно, будто боялась упасть, я бросилась ей навстречу.

– Что ты здесь делаешь, Настя? – я машинально схватила ее за руку, но она вскрикнула и выдернула ее.

– Вы что? Больно же! У меня тут такой перелом был…

– Прости, я не подумала, – извинилась я, – просто не ожидала тебя тут увидеть. Зачем ты пришла?

– А что мне делать? Готовиться, что ко мне придут? И выведут в наручниках? Или ждать, когда они придут к Владиславу Евгеньевичу и сломают то, что осталось от его жизни? А так все-таки сотрудничество со следствием, раскаяние, все такое. Тем более что смерти я никому не хотела, это правда. Можете мне не верить.

Я опустила глаза, не зная, что ей сказать на это.

– Вы же догадались, следователь, наверное, не глупее вас, тоже все поймет. И ему легче, у него полномочия.

– Так ты была у следователя? У Винника? Дура! Зачем ты это сделала? – в сердцах воскликнула я. – И что он? Он тебя принял, ты с ним говорила?

Мне хотелось встряхнуть дурочку, но я уже боялась прикасаться к ее изломанному телу.

– Говорила, – кивнула Настя, – но он странный какой-то. Я хотела признаться, все рассказать, объяснить.

– А он?

– Он меня выгнал, сказал, чтобы не мешала работать.

В глазах внезапно прояснилось, сердце будто кто-то выпустил из железных тисков.

– Так и сказал? Иди, мол, отсюда?

– Вроде того. И еще сказал, чтобы я свои фантазии держала при себе. Не чесала языком где ни попадя.

– Так и сказал?

– Вроде того, – снова кивнула Настя.