свирепо всматривается в пространство, должно быть психологически себя настраивая. К моему удивлению, он не пытался, сидя напротив, как-то подбадривать себя вслух.

— Можешь сесть поближе, если хочешь.

— Окей. Ну да. Хорошо. — Он привстал и пододвинулся поближе. Затем положил руки себе на колени и вновь принялся отбивать ботинками чечетку.

Когда он в неудобной позе наконец примостился возле меня, я выгнулась и как бы подперла рукой его спину. Так как там было очень тесно, а пружины детского диванчика нас не выдерживали, мы начали медленно оседать на пол. Этот диван, видимо, был мучением и для родителей, которым всего-то требовалось на него присесть, чтобы застегнуть молнию на детской курточке или завязать шнурки на ботиночках. Для нас же двоих, в преддверии, так сказать, интимной близости, он стал настоящей пыткой.

Моя рука тут же онемела, а лицо Гуся покраснело, как помидор, однако, действуя сообразно моменту, он высвободил свою руку и водрузил ее мне на плечи. Всякий раз, когда мы делали вдох, моя серебристая жилетка издавала такой звук, будто одновременно лопалась сотня целлофановых пакетов. Это здорово отвлекало, однако я была настроена решительно, поэтому, крепко зажмурившись и запрокинув голову, ждала, когда на меня нахлынет волна страсти.

Однако ничего не происходило.

Открыв глаза, я встретила его пристальный взгляд. — Можно я тебя поцелую? — спросил Гусь.

У меня мелькнула мысль, возникали ли у Фрэнк подобные проблемы с ее поклонниками.

— М-м-м. Да, — был мой ответ.

В общем, он меня поцеловал. Вы даже представить себе не можете, насколько это казалось невероятным. Чьи-то губы по-настоящему касались моих. У меня болела шея, нос был наполнен его запахом, а попавшая в западню рука бесконтрольно вздрагивала из-за нарушения кровообращения, но я целовалась!

Вскоре, впрочем, поцелуй начал утомлять. Понадобилось бы немало разнообразия в наших действиях, чтобы мы не замечали причиняемых этим диваном страданий. Как вы и сами догадываетесь, именно страдания, а не страсть подстегивали нас.

Поскольку Мальчик-гусь явно был не готов брать быка за рога, я решила немного ему помочь. Заграбастала его свободную руку (не ту, которая была зажата позади меня и впивалась в мою судорожно подергивающуюся, перекрученную спину) и положила ее себе под жилетку. Словно существо, обладающее маленьким и медлительным, но собственным мозгом, его рука замерла на моей груди на минуту, вздрогнула и сползла с нее.

Я вернула ее на место. В этот раз рука осталась лежать там, куда ее положили, хотя, казалось, не знала толком, что делать. Сначала она не шевелилась. Потом вроде как принялась перемещаться взад-вперед и вверх-вниз без всякого плана действий. И хотя она ощупывала меня несколько неумело, я почувствовала себя еще более размякшей, и боль, причиняемая диваном, немного отступила.

Пока что Гусь не демонстрировал больших талантов в интимной сфере, но с практикой, возможно, у него начнет получаться лучше. Я решилась на бесповоротный шаг. Взяла его руку, описывавшую круги, и, быть может несколько бесцеремонно, поместила ее ну, скажем так, южнее. Рука замерла.

Все это время мы целовались.

Помимо сведений о том, как развивается мой женский организм, и о том, что мне должно казаться приятным, в маминых книжках по половому воспитанию содержалось совсем немного информации. И что мне делать с Мальчиком-гусем и его мужским телом, я понятия не имела.

Рука лежала без движения там, куда я ее положила. Я попыталась украдкой сдвинуть ее вниз, к своему колену. Я понимала, что это неверное направление, поэтому слегка ее толкнула, ну, как толкаешь качели с ребенком, от себя и на себя, затем снова от себя, когда они возвращаются к тебе. Рука подчинилась, хотя, как мне показалось, и неохотно. Через некоторое время толкать ее больше было не нужно, и боль от дивана отошла на дальний план.

Абсолютная размягченность.

По крайней мере, до тех пор, пока в комнату не влетела моя мать (что было вполне предсказуемо) и не врубила свет. За ней последовала жена Пита, которая явно была рада вырваться на время из общества рыб, пусть и в столь отвратных обстоятельствах.

Мальчик-гусь подскочил так, будто его ударило током, отшвырнув меня при этом на пол. Осознав, что он наделал, Гусь резко наклонился ко мне, чтобы помочь подняться, а так как я уже сама вставала, мы стукнулись головами, и звук от этого столкновения сигнализировал глухую, муторную боль. Я упала, снова оказавшись на карачках, а Мальчик-гусь, шатаясь, отошел в другой угол раздевалки.

Моя мать и казавшаяся все более довольной жена Пита пристально наблюдали за тем, как я пытаюсь сфокусировать взгляд на полу и игнорировать сильнейшие приступы тошноты. Мальчик-гусь одновременно хватался руками за голову и поправлял ими свои подвернутые укороченные штаны. В итоге я села на корточки, уперев голову в ладони. Подняла глаза на толпу зрителей и подумала: «Интересно, а что бы сказала в этой ситуации Фрэнк?» И выпалила:

— Чего уставились?

Мой выпад явно не был рассчитан на то, чтобы успокоить мою мать, которая, очевидно, решала для себя, впасть ей в гневную истерику или просто в истерику.

— На что я смотрю, ты хочешь сказать? — спросила она голосом таким сдавленным, что вполне могла задохнуться. — На что я, черт побери, смотрю? А на что я, по-твоему, черт побери, смотрю? — Мать повернулась и увидела Гуся. — Вы, собственно, кто такой? — И спросила меня: — Кто это? Где ты его откопала?

После этого ее по-настоящему понесло.

— И по-твоему, это нормально? А? Как ты могла так поступить со мной после всего, через что я прошла с Фрэнк? Почему ты решила, что это — подходящее место для… — Она запнулась, подыскивая нужное слово. — Первого свидания?

Жена Пита стояла рядом с увлеченным видом, лучезарно улыбаясь, хотя и пытаясь при этом продемонстрировать, что согласна с моей матерью и тоже не одобряет мое поведение.

Мальчик-гусь, призвав на помощь присущую ему воспитанность, протянул моей матери руку, при этом его голова так глубоко ушла в плечи, что о наличии у него шеи можно было только догадываться, и произнес:

— Здравствуйте. Я — Дэниел Фекуорт. Мой брат — устроитель рыбной выставки.

Мама с секунду тупо его разглядывала.

— Кто?

— Да, мой брат Колин, он устроитель рыбной выставки. Он как бы ее организовал. А я его ждал. У меня была тут как бы пробежка, а потом я познакомился с… — Гусь умолк, так как до него дошло, что он не знает, как меня зовут.

— Элис, — мрачно подсказала я с пола.

— Ну да, Элис. И мы, знаете ли, просто разговаривали. О разных, знаете ли,