Мать не дала ему договорить:

— Вижу, что вы тут решили. Как же так, Элис? Ты хочешь загнать меня в могилу?

Я не удостоила ее ответа.

— Ну ладно, аукцион скоро начнется, — сказала с раздражением мать и посмотрела на Мальчика-гуся: — И вас наверняка ждут дела. — И на меня: — А ты иди со мной.

Я в ответ на нее даже не взглянула, продолжив с угрюмым видом изучать пол.

Жена Пита заметила, что у меня явно вызывающее поведение, и я была уверена, что мама разрывается между желанием защитить меня перед чужаком и меня же прибить. Кончилось это тем, что она, грозя мне сверху вниз трясущимся указательным пальцем, сказала:

— Я — в зал к Макгрегору, а тебе советую быть там не позже чем через пять минут. — Отвернулась, врезавшись в детский пластмассовый обеденный столик. Неохотно позволила жене Пита взять себя под руку и удалилась, хлопнув дверью.

После того как ушла моя мать, мы еще долго стояли как вкопанные, вслушиваясь в эхо ее удаляющихся по коридору и исчезающих в направлении спортивного зала шагов. В конце концов я, не отрывая глаз от пола, передвинулась назад, чтобы спиной опереться на диван. Дэниел, он же Мальчик-гусь, переминался с ноги на ногу и не переставая массировал себе голову.

— В общем, — произнес он, — мне… м-м… очень жаль, что так вышло.

Я, испытывая позывы к рвоте при мысли о необходимости обсуждать только что произошедшее, принялась еще внимательнее изучать пол.

Гусь продолжил:

— Мне было очень приятно с тобой познакомиться.

От повисшей в раздевалке тишины зазвенело в ушах.

— Ну, в общем. Могу я тебе, скажем, позвонить? Если ты не против, конечно, — закончил фразу Гусь.

В ответ я пробормотала:

— Да, наверное.

Я так и сидела, а он нервно ходил кругами, пока, очевидно опасаясь нового вторжения моей хипповой мамаши-убийцы, не сказал:

— Наверное, нам пора возвращаться.

Произнеся это, он стал ждать, наблюдая за тем, как я медленно встаю и поднимаю с пола «уокмен» и книгу. Я вдруг подумала, что Мальчик-гусь очень хорошо воспитан или как минимум очень смел, если ждет меня, чтобы проводить до спортивного зала, рискуя снова нарваться на мою мамашу.

Когда я выходила в коридор из комнаты матери и ребенка, он придерживал дверь. Несмотря на тяжелую головную боль, размягченность не исчезла. Вместе, правда молча, мы направились в зал. Достав ручку откуда-то из кармана брюк, Мальчик-гусь записал на ладони мой номер. Прежде чем я вошла в зал, он протянул мне руку. Я неловко переложила свои вещички из одной руки в другую и ответила ему рукопожатием.

Та крохотная часть аукциона, которую я застала, показалась мне интересной, хотя голова была занята другими вещами. Вел аукцион Колин, и делал это мастерски. Он выставлял на обозрение пластиковый мешок или аквариум с рыбками, а участники аукциона предлагали за них цену. Он старался разогреть толпу, чтобы она предлагала более высокие цены, хозяева громко расхваливали достоинства своих рыбок, люди вокруг охотно смеялись и всячески демонстрировали, как им весело. Может, им действительно было весело. Может быть. Не знаю.

Макгрегор вел борьбу за нескольких экземпляров, и мать старалась ему помочь, не переставая при этом внимательно следить за мной одним глазом.

Мать есть мать: она ни словом не обмолвилась Джеральдин и Подмышке о совершенном мной несколько опрометчивом поступке. Выходя из Общественного центра, я увидела Мальчика-гуся, сидевшего под деревом на лужайке для пикников рядом с парковкой. Когда я садилась в машину, он помахал мне рукой. Я помахала в ответ. Лицо мое расплылось в глупейшей улыбке, от которой я не могла избавиться до самого дома. Выглядело это очень по-дурацки.

На обратном пути машину вела Джеральдин, причем для человека, у которого проблемы с гигиеной, делала это совсем неплохо.

Пока мы ехали, я погрузилась в мечты в духе заключительной части «Грязных танцев». В голове ярко вспыхивали картины нашего грандиозного выступления: Мальчик-гусь в ботинках; я — в брюках в обтяжку и наушниках; доведенная до исступления нашей отчаянной храбростью толпа на танцах в альтернативной школе. Я представляла себе одобрительно кивающих нам отца и мать; Властелина смерти, вздохнувшего с глубоким облегчением созависимого опекуна, избавленного от тяжкого груза созависимости; Обри, валящегося от горя с копыт в каком-то дальнем, еле освещенном углу зала; наконец, Линду, отступающую перед нами из уважения к неухоженности Мальчика-гуся. Очень, в общем, приятные картины, и не успела я опомниться, как мы были уже дома.

Уверена, что последствия не заставят себя долго ждать. Уж разумеется, моя мать так просто этот небольшой инцидент не оставит. Возможно, если я скажу ей, что решила стать педагогом в области сексуального воспитания, она отнесет этот случай к своего рода опыту практической работы. Могу ей сказать, что хочу стать кем-то вроде доктора Рут[54] для подростков и что история с раздевалкой — как бы моя интернатура.

Позже

Серьезно поразмыслив, я решила свой дневник, пока я его не потеряла или с ним не произошло что-нибудь еще, уничтожить. Если я его где-нибудь забуду, сделаю свою жизнь еще хуже. Хотя, по правде говоря, моя жизнь в настоящий момент не так уж плоха.

Мальчик-гусь позвонил сегодня днем. Он попытался написать какие-то стихи и показал их своей матери, которая, хоть его и поощрила, высказала мнение, что, возможно, и поэзия — не та область, где могут расцвести его таланты. Он спросил, как я думаю, выйдет ли из него хороший бойфренд. В ответ я спросила, известно ли ему, кто такие таксидермисты. Не знаю. По-моему, у этих отношений есть перспективы. Оказывается, нас обоих интересует скотоводство. У Гуся есть дядя и тетя, живущие в долине Киспиокс. Ему кажется, что из него мог бы получиться хороший загонщик скота, всадник родео и так далее. Пока что его родственники лишь позволяли ему помогать с заготовкой сена, ну, во всяком случае, до тех пор, пока его не покусала полевая мышь, сидевшая под одним из тюков сена, и его не пришлось срочно отвезти в ближайший медпункт для прививки от бешенства.

Возможно, в дополнение к статусу культурного критика, осматривающего сериал про Баффи и читающего «Властелина колец», мне стоит подумать о получении аттестата зрелости годам к сорока именно в Киспиоксе — этом истинном краю ранчо. Не исключено, что я буду зарабатывать на жизнь дойкой коров. Мы могли бы жить в