— К чему это вам нужно было? К чему было вмешиваться?

И в других домах у богачей головы шли кругом. Перед тем, как мужья отправлялись к следователям, и по возвращении их оттуда жены проливали немало слез и при этом осыпали своих половин упреками.

То же самое, конечно, происходило и в доме Мойше Машбера, над которым следствие повисло черной тучей. Для всех домочадцев, кроме зятя Нохума Ленчера, вся эта история с панами и собранием у реб Дуди оставалась секретом, в который не считали нужным их посвящать. Но теперь уже больше нельзя было скрывать, пришлось секрет раскрыть, и всех это поразило, как громом. Домашние смотрели на Мойше, как на обреченного. Гителе была в отчаянии. Дело оказалось слишком серьезным, чтобы облегчить его обычными слезами. Она замкнулась в молчании.

Нохум ходил с таким выражением неудовольствия на лице, которое частенько бывает у людей, когда кто-то из их близких сделал глупость. Он выставлял себя умником и упрекал тестя в том, что уже непоправимо, — иначе говоря, сыпал соль на раны.

— Почему раньше не подумали о последствиях? — ворчал он. — Влезли в такое дело! Пусть даже сам реб Дуди уговаривал, пусть даже все другие соглашались!..

Одним словом, беда пришла во многие дома. Кстати сказать, допрашиваемые во время следствия порядочно напутали: не сговорившись заранее или не будучи одного мнения, они поначалу отрицали все подряд. Но когда поняли, что следствию кое-что известно, выложили всю правду до мельчайших подробностей. При этом допрашивали евреев совсем не так сурово, как помещиков. С самого начала, по-видимому, комиссии было ясно, что степень участия евреев в этой истории никак сравнить нельзя с преступлением помещиков. Евреев-богачей никто не подозревал в соучастии, то есть в выступлении против державного строя. Главная вина их могла быть усмотрена лишь в желании выручить панов — так уже давно повелось, что паны, когда они нуждаются в деньгах, берут у евреев взаймы. Значит, для евреев это было нечто вроде торговой сделки.

Но можно было истолковать это дело и по-иному: пособничество преступнику — само по себе преступление. Евреи с помещиками выступили заодно: те натворили, эти прикрыли, те провинились, а эти их выручили, помогли спрятать концы в воду, и не только сами не донесли, но и дали взятку, чтобы другие не донесли тоже.

Это произошло сразу после праздников, приблизительно в начале месяца хешван, когда на дворе уже стояла дождливая осень. Особенно тяжко слякотное время переживалось всеми в нынешнем неурожайном году. Уже в конце лета можно было предвидеть, что недород на полях отразится на деловой активности в городе.

В самом деле, кто хоть немного знаком с тем, как в те времена велись дела, тот знает, на чем держались такие ссудные кассы и «банкирские» конторы, как у Мойше Машбера. Это «кредитные и дисконтные предприятия», как их стали называть позже, своего рода банковские учреждения, однако действовавшие на других основаниях, нежели банки. В те годы эти учреждения были устроены довольно примитивно и существовали благодаря доверию к ним жителей города, искавших для своих сбережений «верную руку», надежного человека, на которого можно положиться. Дрожа над своими сбережениями, эти люди часто не гнались за высокими процентами, довольствуясь меньшими, чем те, которые они могли бы получить, поместив свои деньги в руки не столь надежные.

В таких конторах держали свои деньги люди среднего достатка и даже бедняки, которые копили на приданое для детей или на постройку жилища; старики, копившие на старость, на последние годы жизни, на похороны. Для людей, которые боялись держать свои скудные сбережения у себя дома, такие конторы служили несгораемым сейфом. Им доверяли почти как самому Господу Богу. Одним словом, доверие было главным источником, из которого черпали эти денежные конторы; благодаря доверию у них был и капитал, и оборот, и прибыль. Достаточно поэтому было дурных слухов, обоснованных или нет, чтобы подорвать доверие к той или иной конторе.

Правда, до этого, слава Богу, у Мойше еще не дошло. Многие люди даже после того, как история с помещиками дошла до них, не поняли ее значения. Однако понемногу люди стали тревожиться. Порой тот или иной из них, оставив средь бела дня свои дела, вдруг прибегал домой и начинал рыться в сундуке или в платяном шкафу, доставал из вороха старой одежды, пахнущей плесенью, праздничный кафтан, переодевался и отправлялся в контору Мойше Машбера.

Войдя, он смущенно оглядывался, как бывает, когда приходят к большому человеку. Затем, немного придя в себя, начинал лепетать:

— Я слышал… В городе поговаривают… Так, может быть, можно, чтобы теперь мне сейчас, именно сегодня, стало быть, выдали мои деньги?

— Что случилось? — спрашивали в конторе. — Срок векселя истек?

— Нет, срок еще не истек, — бормотал пришедший, — но в городе, говорят, ходят слухи…

— Какие слухи? — спрашивали у него раздраженно.

— Что какие-то помещики, паны какие-то стреляли…

— Так что с того? Ну и что? — успокаивали его. — Когда кончится срок и вы захотите получить ваши деньги, их отдадут вам с превеликим почтением, но до срока денег нет. До срока не положено выдавать. Идите с Богом!

Так отвечали служащие, бухгалтеры конторы, которым поручалось заниматься такими людьми, и человек уходил несолоно хлебавши.

Другой из этой же категории людей, менее робкий, входил в контору и сразу же на вопрос, кто ему нужен, называл имена хозяев:

— К реб Мойше Машберу или зятю, который его замещает.

— А нельзя ли сначала с нами поговорить? — спрашивали служащие. — Хозяева заняты.

— Ничего, я могу подождать.

И терпеливо ждал, пока его не пропустят к Мойше Машберу, чтобы уяснить себе, правда ли то, о чем болтают, или вся эта история — выдумки и враки.

На Мойше такие визиты производили тягостное впечатление. Не раз хотел он выгнать посетителя, но, так как положение было действительно не из блестящих, недружелюбный прием такого рода кредиторов мог быть дурно истолкован и плохо повлиять на других клиентов. Поэтому он старался сдерживать себя, не злиться, не горячиться. Но это ему трудно давалось и многого стоило: после ухода такого кредитора Мойше подолгу оставался в кресле или вдруг начинал прерывисто дышать — ему не хватало воздуха.

Но бывало и хуже: кое-кто являлся к Мойше Машберу прямо на дом… Рассчитав время, когда его нет дома, они обращались к Гителе или к его дочерям. При этом они с самого начала говорили в таком тоне, словно банкротство Мойше уже неизбежно и пришли они поговорить по-хорошему к Гителе и к дочерям, зная их совестливость и отзывчивость:

— От Мойше мы такого никак не ожидали…

— Чего не ожидали? — допытывались Гителе и дочери, не понимая, о чем идет речь.

— Ведь говорили: «верные руки», «надежный человек»…

— Чего же вы хотите?

— Хотим получить наши деньги!

— Зачем же вы пришли сюда? На то имеется контора. Здесь у вас денег не брали, здесь ничего не знают, здесь деньгами не занимаются.