Из слов реб Дуди было ясно, что сведения, которыми он располагает, неутешительны. Во всяком случае, те, кто присутствовал на этом тайном совещании, ушли, не решив ничего определенного. Дело в том, что сам реб Дуди был не слишком уверен в правильности своего предложения. Да и кого можно было послать на такое рискованное дело — дать взятку?! Так и разошлись, не приняв решения. У каждого на душе скребли черные кошки…

Мойше Машбер, как и все, вернулся домой с этого совещания удрученным. Был уже поздний час, около полуночи. В столовой он никого не застал, кроме Гителе, но и ее попросил идти спать. Когда Гителе ушла, Мойше поужинал в одиночестве, без всякого аппетита. Большая лампа, висевшая низко над обеденным столом, заслоняла от него дверь, которая вела в кухню. Поэтому Мойше не заметил, как на пороге появился Алтер. Тот, кто взглянул бы теперь на него внимательно, заметил бы удивительную перемену.

После припадка, случившегося в тот памятный вечер, никто в доме толком не знал, что происходит с Алтером. Его редко посещали — только приносили или уносили то, что было нужно, но особого интереса к нему не проявляли. И не заметили, конечно, никаких изменений.

Сначала Алтер почувствовал себя лучше, встал с постели и потребовал молитвенник. Удивились, принесли и тут же забыли об этом. Спустя некоторое время он попросил принести книгу и даже назвал какую — снова удивились, снова принесли и опять-таки забыли. Первой удивилась прислуга. Как-то Алтер проходил мимо кухни и задержался чуть дольше, чем прежде. При этом он как-то странно взглянул на женщин, особенно на младшую горничную Гнесю, что носила байковую кофточку, облегающую ее высокую грудь. Перехватив этот взгляд, старшая прислуга испуганно воскликнула:

— Ах ты, гром меня разрази! Видала? Алтер, кажется, человеком становится.

— С чего ты взяла? — спросила Гнеся.

— С того, как он на тебя, девка, смотрит…

* * *

Алтер поправлялся, это становилось все заметнее. На его щеках появился слабый румянец. Если бы не трудное время, не заботы, которые одолевали каждого в доме, все бы это, наверное, заметили. Но домочадцы были расстроены, угнетены…

Мойше увидел сначала Алтера, а увидев его, от неожиданности вздрогнул:

— А! Что? Алтер!

Алтер подошел к нему, и Мойше вдруг понял, что Алтер стал совсем другим. В его взгляде светился ум. И это вдруг напугало Мойше. Он не знал, что делать. Обычно он в ласковой форме отсылал брата обратно — проще говоря, прогонял. Когда Алтер неожиданно появлялся, он говорил: «Иди, иди к себе, Алтер…» Но на этот раз Мойше торопливо и растерянно спросил:

— Чего ты хотел, Алтер?

— Я хотел с тобой поговорить.

И Мойше вспомнил, что в канун Нового года, когда он поднимался к Алтеру, чтобы поздравить его, Алтер шепнул ему, что он, кажется, выздоравливает… А заодно он вспомнил и слова доктора Яновского в тот вечер, когда случился припадок. Яновский сказал, что припадок, возможно, окажется переломным моментом в болезни брата. Мойше не знал, как быть. Но Алтер, не ожидая дальнейших вопросов, вдруг выпалил:

— Я пришел, Мойше, сказать тебе — жени меня.

Это было сказано таким тоном и с такой непосредственностью, с какой может говорить либо сумасшедший, либо человек, проживший долгие годы в пустыне, вдали от людей и совершенно не знающий принятых среди них условностей.

— Что ты сказал, Алтер? — переспросил Мойше.

— Я хочу начать жить по-другому. Отец перед смертью завещал тебе быть моим опекуном, ты обязан помочь.

Мойше растерялся и сумел только пробормотать:

— Иди к себе, Алтер. Постараемся что-нибудь придумать.

Алтер немного постоял и ушел. Мойше был потрясен. Вздох вырвался у него из груди:

— Господи, что происходит?

В пасмурный осенний вечер к одному из N-ских заезжих домов подкатила пароконная фура. От уставших лошадей валил пар. Они долго тащились по раскисшим осенним дорогам. Фонарь, прикрепленный к правому боку фуры, тоже словно устал коптить, и теперь его агония едва позволяла различить силуэты двух пассажиров, вылезающих из фуры.

Это были Лузи и Сроли, побывавшие в Умани и в родном местечке Лузи, затерянном у самой границы. Кое-что из небольшого имущества Лузи они привезли с собой. Сроли, хотя и не имел к этому багажу никакого отношения, заботился о нем, как о своем собственном: следил, чтобы все было аккуратно сложено. Лузи, наоборот, смотрел на вещи равнодушно.

На следующий день Сроли с помощью маклеров снял для Лузи квартиру. Там предстояло много работы — побелить стены, все вычистить, вымыть, разобрать вещи, расставить мебель. Все это Сроли взял на себя и выполнил наилучшим образом, словно всегда занимался благоустройством людей и это было его основным ремеслом.

Поселился Лузи неподалеку от Проклятого места — домик ему нашел Сроли. Так оно называлось из-за того, что когда-то его проклял какой-то старый, злобный и вредный пророк. Но Лузи это давнее проклятие совсем не беспокоило. Здесь жили люди последнего сорта: ремесленники самого низшего разряда — лабутники да несчастные калеки, единственным источником существования которых были их болезни и изъяны; в основном они промышляли подаяниями. А кое-кто из них уж и ноги не волочил, и только Богу и, возможно, тому пророку, что проклял это место, было известно, чем и на какие средства они существовали.

Хозяйка домика — одинокая пожилая женщина согласилась убирать, стряпать и стирать для Лузи. Домик состоял из двух комнатушек с сенцами и кухонькой. Снаружи он выглядел довольно убого, как и все строения в этой болотистой части города, которая по ночам не освещалась ни одним фонарем, но в домике было уютно.

Надо сказать, что этот домик стал сразу сборным пунктом для всех тех, с кем Лузи сдружился в последнее время, то есть для членов его общины. Время было осеннее, дождливое и слякотное, а домик находился далеко от городских синагог, но зато близко от жилищ его приверженцев, которые в своем большинстве обитали именно в этом районе. Сюда они приходили на предвечернюю и вечернюю молитвы, а затем за стаканом чая или скудным ужином рассказывали разные истории, изливая друг перед другом душу.

Приходили не только члены общины. День ото дня жилище Лузи приобретало известность и среди других набожных людей. Особенно много было любопытствующей молодежи, приходившей тайком от родителей. Юноши, чтобы вкусить запретного плода, пробирались к домику в темноте. Часто появлялись в домике нищие и калеки, которых, конечно, никто не приглашал, но и не прогонял. Зачастил сюда, например, Кружка с десятью гривенниками — существо в рваном ватнике, из которого клочьями торчала вата. Разило от него за версту. На всех пальцах рук у него были оловянные и медные колечки, которые от постоянного ношения впились в пальцы. А пальцы распухли и стали коричнево-синеватого цвета. Правда, в сам дом Кружка не заходил, а толкался у светящегося окна. Под стать ему был другой приходивший нищий — полуидиот по прозвищу Середа. Один глаз у него был огромный и выпирал из глазницы, как стеклянный, а другой, нормальный, глядел глуповато. На вопрос «Кто ты?» он обычно отвечал: «Я Середа, Середой меня прозвали, потому что подкидыш я, а в среду меня нашли»…