– Какая же операция была произведена над вами немцами?

– В рижском военном госпитале мне под наркозом сделали большую рану на правой части живота и две небольшие раны на руках, – Таврин при этом показал все свои шрамы. – Я пролежал в госпитале 14 дней, после чего у меня, в результате операции, на теле образовались следы, схожие с зарубцевавшимися ранами. Для того чтобы скрыть этот факт от Шиловой, я, по указанию Крауса, сообщил ей, что уезжаю в командировку на фронт, а по возвращении из госпиталя домой рассказал, что был ранен. Именно в этой связи я и не мог в декабре месяце сорок третьего года заниматься подготовкой к переброске через линию фронта.

– Медицинским осмотром установлено, что кроме «ранений», о которых вы только что показали, других ранений у вас на теле не имеется, следовательно, ваши показания о том, что вы захвачены в плен немцами, будучи раненным, ложны?

– Да, я должен это признать.

– При каких же обстоятельствах вы в действительности очутились у немцев?

– 30 мая 1942 года, находясь на Калининском фронте и будучи послан в разведку, я изменил Родине и добровольно перешел на сторону немцев.

– Почему вы изменили Родине?

– Должен признать, что я скрыл от следствия еще один факт.

– Какой именно?

– В 1932 году, работая в городе Саратове, я был арестован за растрату 1300 рублей государственных денег. В связи с тем, что меня должны были предать суду, по закону от 7 августа 1932 года, я, боясь строгой ответственности, бежал из тюрьмы, проломав с группой арестованных стену в тюремной бане. В 1934 и 1936 годах я также арестовывался милицией за растраты, но в обоих этих случаях совершал побеги. В 1939 году я по фиктивным справкам получил документы на имя Таврина и под этой фамилией впоследствии был призван в Красную Армию.

Находясь на Калининском фронте, 29 мая 1942 года я был вызван к уполномоченному Особого отдела капитану Васильеву, который интересовался, почему я переменил фамилию Шило на Таврина. Поняв, что Особому отделу стали известны мои преступления, я, боясь ответственности, на следующий день, будучи в разведке, перешел на сторону немцев.

– Непонятно, почему вы, боясь ответственности за совершенные ранее уголовные преступления, решились на новое, тягчайшее преступление – измену Родине?

– Я полагал, что это не станет известно советским властям, а я до конца войны останусь у немцев на положении военнопленного.

– Вас допрашивали немцы о мотивах перехода на их сторону?

– Да, допрашивали. Я не хотел говорить, что совершил уголовное преступление, поэтому сообщил им ложную версию о том, что являюсь сыном полковника царской армии, преследовался органами советской власти, в связи с чем и вынужден был перейти на сторону немцев.

– А об обстоятельствах вашей вербовки германской разведкой вы правду показали?

– Да, я показал правду.

– Продолжайте, – кивнул Леонтьев.

– После того как я перешел на сторону немцев, ко мне отнеслись как к обычному военнопленному, и все, что я показал выше о моем пребывании в лагерях и обстоятельствах вербовки, соответствует действительности.

– Кто вас практически подготавливал на роль террориста, кроме Крауса?

– Практически, кроме Крауса, меня никто не подготавливал, если не считать трех бесед со Скорцени.

– Кто такой Скорцени и для чего вам были организованы встречи с ним?

– Скорцени был известен мне из газет как руководитель и личный участник похищения из Италии Муссолини, после того как он был взят в плен англичанами. В первой беседе со мной в ноябре 1943 года в Берлине Скорцени расспрашивал о моем прошлом, и беседа носила больше характер ознакомления с моей личностью. Цель этого свидания стала для меня ясна несколько позже, после второй встречи со Скорцени.

– Расскажите об этой встрече подробно.

– В январе 1944 года, находясь в Риге, я получил приказ Крауса выехать в Берлин. Сопровождал меня переводчик СД Делле. По прибытии в Берлин я узнал от Делле, что подполковник Грейфе погиб в начале января 1944 года во время автомобильной катастрофы и что вместо него назначен майор СС Хенгельхаупт. Делле мне сообщил, что Хенгельхаупт вызвал меня для личного знакомства, но придется подождать некоторое время, так как он занят и не может меня принять. Через два-три дня мне была организована встреча со Скорцени.

– Где происходила эта встреча?

– Делле привез меня в служебный кабинет Скорцени на Потсдамельштрассе № 28. Кроме Скорцени в кабинете находились еще два неизвестных мне работника СД. В беседе Скорцени объяснял мне, какими личными качествами должен обладать террорист. По ходу разговора он рассказывал о деталях организованного им похищения Муссолини. Скорцени заявил мне, что если я хочу остаться живым, то должен действовать решительно и смело и не бояться смерти, так как малейшее колебание и трусость могут меня погубить. Скорцени рассказал, как во время похищения Муссолини он перепрыгнул через ограду замка, очутился в двух шагах от стоявшего на посту карабинера. «Если бы я тогда хоть на секунду замешкался, – заявил Скорцени, – то погиб бы, но я без колебаний прикончил карабинера и, как видите, выполнил задание и остался жив».

Весь этот разговор сводился к тому, чтобы доказать мне, что осуществление террористических актов в отношении специально охраняемых лиц вполне реально, что для этого требуется только личная храбрость и решительность и что при этом человек, участвующий в операции, может остаться живым и стать таким же героем, каким стал он – Скорцени.

– Вы рассказали только о двух встречах со Скорцени. Когда же состоялась ваша третья встреча с ним?

– Третья встреча со Скорцени состоялась также в январе 1944 года в Берлине.

– О чем вы говорили в этот раз?

– Скорцени в этот раз расспрашивал меня о Москве и пригородах и под конец прямо поставил передо мной вопрос – возможно ли осуществление в СССР такой операции, какую он провел в Италии? Я ответил, что затрудняюсь судить об этом, но, по моему мнению, проведение такой операции в СССР значительно сложнее, чем похищение Муссолини из Италии.

– Почему Скорцени интересовался вашим мнением по этому вопросу?

– У меня создалось впечатление, что Скорцени разрабатывает план похищения кого-то из руководителей советского правительства.

– А что вам достоверно известно о планах германской разведки?

– Мне известно, что главная команда «Цеппелин-Норд» в Риге готовит выброску через линию фронта нескольких групп агентов с задачей совершения крупных диверсионных актов.

– От кого это вам стало известно? – спросил Барышников.

– Об этом мне лично говорил начальник команды «Цеппенлин» Краус Отто.

– Почему Краус посвящал вас в дела, являющиеся служебной тайной?

– Краус относился ко мне с большим доверием, так как видел тот значительный интерес, который проявляло ко мне руководство восточным отделом СД в Берлине, в частности Грейфе, а после него Хенгельхаупт, поэтому, очевидно, он и посвящал меня в свои дела. Должен вместе с тем заметить, что постановка конспирации в команде «Цеппелин» в Риге такова, что подобные факты становились известными многим агентам.