Гофмансталь теперь предложил, чтобы дивертисмент, которым Журден хочет развлечь своих гостей, был не просто постлюдией, но имел логическую связь с содержанием пьесы. Композитор в пьесе Мольера предложит «Ариадну» в качестве послеобеденного представления, и Журдену придет фантазия представить серьезную оперу и арлекинаду не поочередно, но слитыми воедино. Гости Журдена рассаживаются в удобных креслах, оркестр, помещенный на сцене, настраивает инструменты, Зербинетта выводит несколько рулад, и затем начинаются оба спектакля.

Когда Гофмансталь прислал Штраусу в мае 1911 года черновой набросок оперы, Штраус ответил, что он, пожалуй, пригодится, но в нем мало действия. Штраус сам подал мысль сделать Зербинетту главной героиней и отдать ее партию в качестве «выигрышной» роли Сельме Курц, Фриде Хемпель или Тетраццини. Штраус также возразил, что поместить оркестр на сцене совершенно невозможно, поскольку первоклассные музыканты из Берлинской придворной оперы откажутся надевать костюмы и «ломать комедию».

Гофмансталя удивило, что воображение Штрауса захватила Зербинетта, старомодная колоратура. Но он согласился с предложением Штрауса, одновременно отметив, что оперная звезда калибра Тетраццини обойдется очень дорого. И вообще ему надоело работать с «примадоннами, которые совершенно лишены драматического дарования», и на эту роль было бы лучше пригласить очаровательную молодую певицу из Америки, Дании или Италии, с нежным, но не обязательно очень сильным голосом, похожую на Фаррар или Мэри Гарден. На это Штраус возразил: «Где мы найдем такую?» (На самом деле Сельма Курц с большим успехом пела партию Зербинетты в венской премьере второй версии оперы.)

Пока шла переписка относительно либретто, Штраус принялся сочинять музыку, сопровождающую действие комедии. Гофмансталь тем временем отделывал либретто, а также сочинил содержательный текст для бравурной арии Зербинетты. «Если два человека, подобные нам, — писал он Штраусу, — берутся сочинять что-то игривое, они подходят к этому со всей серьезностью». Последние страницы либретто он послал Штраусу только в июле. Штраус воспринял его работу без энтузиазма. Он «весьма сдержанно» отозвался о либретто в письме Гофмансталю. «Неплохо, — писал он, — но мне не нравится концовка». Гофмансталь обиделся. Хотя он и утверждал, что они должны быть откровенны друг с другом, он был задет тем, что Штраус недооценил его труд. В середине июля он написал Штраусу длинное письмо, в котором разъяснял скрытое, мистическое значение «Ариадны». Ее центральной темой является важнейшая и извечная проблема жизни: верность. Что лучше — держаться за утерянное, быть верным ему даже после смерти — или продолжать жить, побороть горе, измениться, пожертвовать целостностью своей души и тем не менее в этом превращении сохранить душевную суть, остаться человеком и не опуститься до уровня лишенного воспоминаний животного? Это составляет основную тему «Электры»: голос Электры противопоставлен голосу Хрисотемы, героическое противопоставлено повседневному. В данном случае мы имеем группу героев, полубогов и богов — Ариадну и Вакха (Тезея), — противопоставленную группе обычных земных людей, состоящей из легкомысленной Зербинетты и ее приятелей, персонажей на маскараде жизни. Зербинетта верна себе, кочуя из одних объятий в другие; Ариадна может быть женой или возлюбленной только одного человека, и точно так же может быть вдовой только одного человека и может быть покинута только одним человеком. Но и ей оставлен один выход — чудо, Бог. Ему она и отдается, считая, что он представляет собой Смерть: он одновременно и Смерть, и Жизнь. Это он открывает Ариадне неизмеримую глубину ее натуры, это он делает ее чародейкой, колдуньей, которая сама заставляет измениться бедную Ариадну; это он вызывает в ее воображении иной мир по ту сторону этого, который сохраняет ее для нас, одновременно ее преображая.

Но то, что для небесно чистой души является настоящим чудом, для земной Зербинетты — просто еще одно любовное приключение. В опыте Ариадны она видит только то, что способна видеть, — замену старого возлюбленного новым. И вот в заключение эти два духовных мира иронически соединяются единственным способом, каким они могут соединиться, — непониманием.

И так далее и тому подобное.

Штраус написал ему трезвый ответ, в котором спрашивал, как, если он сам не полностью понимает тайный смысл «Ариадны», можно рассчитывать, что его поймет широкая публика и, особенно, критики. Если он сам не может уяснить подоплеку событий, как сможет в ней разобраться рядовой зритель? Он просил Гофмансталя извинить его. «Может быть, я не прав, — писал он. — Может быть, я в плохом настроении. Мое семейство уехало, а мой доктор запретил мне курить. Но все-таки…»

Гофмансталь ответил еще более длинным письмом, в котором утверждал, что легко понять можно только «немудрящий анекдот». Ничего не стоит понять «Тоску» или «Мадам Баттерфляй». Но постижение истинно поэтического творения требует времени, его смысл не может сразу дойти до непросвещенного слушателя. Однако у него есть предложение, как прояснить символику «Ариадны». Когда Журдену приходит в голову мысль о слиянии двух произведений, посылают за Зербинеттой и ей объясняют смысл героической оперы, характер Ариадны и просят не особенно нарушать своим появлением развитие событий. «Таким образом, под прикрытием шутки мы получаем возможность разъяснить символическое значение антитезы между двумя женщинами».[233] Что об этом думает Штраус?

Штраус думал, что это — неплохой выход из затруднения. А еще лучше было бы, саркастически добавил он, прочитать публике последнее письмо Гофмансталя. (По предложению Штрауса это письмо Гофмансталь впоследствии переработал в эссе и напечатал.) Но все равно не хватает убедительных характеров. Пожалуй, стоило бы развить образы Композитора и Учителя танцев. При создании образа молодого композитора у Гофмансталя будет уникальная возможность продемонстрировать свое остроумие, в какой-то степени поиронизировать над собой и высказать одну-другую истину об отношениях артиста и публики, артиста и критиков. «Дайте волю всему, что у вас скопилось на сердце, — лучшего случая вам не представится. Только хватит ли у вас язвительности? Если нет — найдите помощника».[234] Да, сцена объяснения перед оперой должна стать стержневой, и Штраус даже дал Гофмансталю разрешение сделать Композитора одним из любовников Зербинетты, «если только он не получится у вас слишком уж похожим на меня». Во втором варианте оперы это предложение было учтено, характер Композитора получил более глубокое развитие, и его отношения с Зербинеттой были доведены до логического конца. Все это и объясняет очарование «Пролога» во втором варианте «Ариадны». Идея Штрауса была действительно великолепна.

Таким образом Штраус старался уходить от символизма, от мистического анализа «верности», от концепции Вакха как воплощения «одновременно Смерти и Жизни», и вместо этого обращался к людям и к их взаимоотношениям. Но во всяком случае у него был фундамент, на котором можно было что-то построить: противопоставление серьезного и фривольного и их переплетение. Эта была идея Гофмансталя, и в конце концов она оказалась весьма плодотворной.