дехристианизацию Запада, особенно в Европе, где всего за несколько десятилетий было разрушено то, что создавалось на протяжении пятнадцати столетий. Католической церкви можно предъявить множество претензий, но в начале ХХ века она все еще играла политическую роль, а главное, доминировала в культурном пространстве. Во Франции начало катастрофы датируется 1905 годом, когда был принят закон об отделении церкви от государства, направленный на снижение ее политического веса и влияния на умы. В принципе, французская версия светского режима вполне совместима с заветом Христа: есть внутренняя вера, разделять которую волен каждый, и есть публичное пространство, влиять на которое церковь не имеет права. По этой логике государство является светским, но нигде не сказано, что общество должно быть атеистическим. Проблема заключается в том, что церковь признала свое поражение и отказалась от любых видов борьбы.

Ее политическое влияние быстро пошло на убыль, но, что еще важнее, она отказалась от того, что именовалось католическим социализмом и давало ей народную поддержку. Люди долгое время жили в католической культурной среде. Их суточный ритм подчинялся колокольному звону; они посещали некоторые службы и встречались на воскресной мессе. Даже если в глубине души они не пылали огнем веры, но в моменты ключевых событий – заключение брака, болезнь, смерть – обращались к услугам кюре. Мне нравится концепция упоминаемой Бальзаком “веры угольщика”, который “любил Святую Деву, как любил бы свою жену”[109]: в этой вере есть сыновнее почтение, привязанность, не имеющая ничего общего с богословскими или философскими рассуждениями, скорее верность истории и корням, нежели мистическое откровение. Я сам без колебаний отношу себя к этой категории людей; их простая вера послужила цементом цивилизации.

После 1905 года, когда началось масштабное отступление церкви, она восприняла указание “исчезнуть из публичной сферы” как приказ исчезнуть вообще. Она сама себя стерла с картины мира. Прежде она руководила душами, сегодня ее политическое влияние равно нулю, а роль в общественной жизни сведена к минимуму: можно всю жизнь прожить во Франции и не встретить ни одного священника. Они не пропали бесследно, но раньше все их видели, потому что они носили сутаны и устраивали шествия по случаю больших религиозных праздников, а сейчас они одеваются в гражданское и прячутся от наших глаз, как в катакомбные времена.

Церковь сегодня как будто извиняется за то, что еще существует. Совсем недавно мы наблюдали во Франции подъем протестного движения со стороны людей, которых можно назвать “выброшенными на обочину глобализации”. Я говорю о “желтых жилетах”. Они выплеснули свой давно копившийся гнев и получили поддержку большинства населения. Социальное явление подобного рода не может остаться без внимания со стороны любого института, претендующего на обладание привлекательным для людей проектом. Лишившись возможности оказывать политическое влияние, церковь могла бы тут сыграть свою роль, предложить тем, кто не желает мириться с тотальной утратой смысла, свой духовный проект. Во Франции 104 епархии и столько же епископов, которые представляют церковь по всей стране. И лишь один из них – один-единственный – счел необходимым встретиться с “желтыми жилетами”. Церковь могла бы действовать эффективнее.

Сексуальность

М.У. Мне кажется чрезмерным интерес, который католическая церковь проявляет к сексуальной жизни своей паствы. Этот интерес отнюдь не восходит к истокам христианства, и апостол Павел в этом отношении, как всегда, безупречен: “…лучше вступить в брак, нежели разжигаться”[110], а порой просто великолепен: “два будут одна плоть”[111]. Ситуация заметно ухудшается в проповеди Блаженного Августина, хотя на протяжении еще нескольких веков остается без сколько‐нибудь серьезных последствий. По-настоящему она портится в Новое время, вне сомнения, под отравляющим воздействием протестантизма и порожденного им пуританства. Мы все еще находимся в той же парадигме, и я должен признаться, что меня сильно смущают речи прелатов, возмущенных – несмотря на СПИД – использованием презервативов; Святые Небеса, вам‐то что за дело? У меня давно сложилось впечатление, что православная церковь в этом отношении вела себя более мудро, проявляя терпимость, когда‐то свойственную и католической церкви. Однако это было именно смутное впечатление, не подкрепленное ни одним текстом (в том числе и потому, что православные богословы не любят высказываться на эту тему, считая ее второстепенной), пока я не наткнулся на статью Оливье Клемана[112](еще раз о пользе чтения хороших авторов!), в которой он цитирует мудрейшие, на мой взгляд, слова патриарха Константинопольского Афинагора: “Если мужчина и женщина по‐настоящему любят друг друга, мне незачем входить к ним в спальню; все, что там происходит, свято”.

Ж.Л. Это правда, католическая церковь слывет пуританской, принято считать, что она без конца занимается морализаторством, короче, всех достает. Это логично и в то же время несправедливо. На мой взгляд, она исполняет свое предназначение, когда указывает нам путь – не только духовный, но и нравственный; учитывая, что она проповедует единство тела, разума и души, ее внимание к вопросам секса представляется абсолютно нормальным. Я предпочитаю, чтобы она об этом говорила, даже избыточно говорила, а папы (такие как Павел VI со своей энцикликой Humanae vitae[113] или Иоанн-Павел II со своей теологией тела) высказывались на эту тему – в отличие от исламских богословов, которые либо обходят ее, либо напускают лицемерного тумана. По мере того как уменьшается число католиков, их все чаще принимают за ревнителей нравственности; их концепция любви напоминает свод запретов, а послание, с которым они обращаются к миру, только способствует их изоляции. Но мы забываем – а церковь, наверное, недостаточно настаивает на этом пункте, – что ее учение указывает нам путь, ведущий на небеса, но приносит нам счастье на земле тоже. Человек изначально греховен, но Бог его прощает – вот что перестали понимать неверующие. Если бы церковь вернула свое влияние на человеческие сердца, она наверняка смогла бы передать миру и это послание. Но пока нас отделяют от этого световые годы.

Способна ли католическая церковь вернуть себе былое величие?

М.У. Снова выступая сторонником православия, я рискну назвать католическую церковь “римской раскольницей”. Именно Рим инициировал разрыв, Рим преисполнился гордыни, потребовал признания своего первенства – и добился его. Следуя по пятам за западной колонизацией (которую я категорически осуждаю, но это уже другой вопрос), католицизм завоевал множество новых епархий. Потом он подвергся заразе протестантизма и ступил на путь медленного самоубийства. Может ли католическая церковь вернуть себе былое величие? Да, может быть, не знаю. Было бы неплохо, если бы она окончательно отдалилась от протестантизма и сблизилась с православием. Лучшим выходом было бы