их полное слияние, но осуществить это нелегко. Проблему филиокве[114] вполне могли бы разрешить компетентные теологи. Проблема завоеваний крестоносцев в Святой земле больше не стоит, даже Дональд Трамп махнул на нее рукой. Однако для римского папы отказ от вселенских амбиций и согласие на роль всего лишь почетного руководителя патриархов Константинопольского и Антиохийского станет, по всей видимости, горькой пилюлей.

Необходимо, чтобы католическая церковь, копируя скромность православия, как минимум ограничила свое вмешательство в тех областях, которые непосредственно ее не касаются (это, как я уже говорил, относится к научным исследованиям, государственной политике и человеческой любви).

Ей надо забыть о маниакальном пристрастии к созыву соборов, которые по большей части становятся поводом к дальнейшим расколам.

Ей надо отказаться от энциклик и притормозить свою доктринальную изобретательность (непорочное зачатие и особенно непогрешимость папы слишком явно оскорбляют разум; разум – мирное животное, спокойно дремлющее в часы совершения культовых обрядов, но все‐таки вряд ли стоит будить его по пустякам).

Она может использовать в качестве источника вдохновения учение пятидесятников – так же как поп-музыка использовала госпел и блюз; с другой стороны, имеет смысл сохранить некоторую долю безумия: в русском варианте это Достоевский: “…если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной”[115]. Во французском варианте мы имеем Блеза Паскаля. В сущности, все сводится к тому, что на протяжении своей истории католическая церковь придавала слишком большое значение разуму (с течением веков эта тенденция только усилилась, вероятно – не знаю, может, я на этом слегка зациклен, но не думаю, – под влиянием протестантизма). Человек – создание разумное, и время от времени он в своих поступках действительно руководствуется разумом, но прежде всего он – создание из плоти и крови, движимое эмоциями.

Не стоит об этом забывать.

Ж.Л. Может ли католическая церковь вернуть себе былое величие? Наверное, может, но путь к этому будет долгим. Если проанализировать события последних десятилетий, то можно сказать, что церковь, утратив влияние на светскую власть, пыталась выживать, заняв примиренческую позицию, – лишь бы ее терпели. С этой целью она приспосабливалась к девиациям мира, который должна была спасать. Подобная смена роли оказалась для нее самоубийственной, но для Бога даже в такой трагической ситуации остается возможность спасения: святой кюре из Арса однажды сказал несчастной матери, чей сын свел счеты с жизнью, что за то время, пока он летел с моста в реку, он наверняка успел раскаяться в своем поступке и обратиться к божественному милосердию.

Для спасения того, что может быть спасено, наверное, надо порвать с релятивизмом, вошедшим в моду начиная с 1960‐х. Возможно, церковь вернула бы себе хотя бы часть былого величия, если бы вместо того, чтобы стремиться быть cool, стала бы снова проповедовать страх Божий, без чего нет любви; то же самое произошло с воспитанием детей – мы допустили разрушение родительского авторитета и получили те же последствия.

Наверное, церкви следовало бы умерить свое восхищение другими конфессиями. Если говорить о протестантизме, то как относиться к таким “троянским коням”, как генеральный секретарь Конференции епископов Италии монсеньор Нунцио Галантино, который не так давно заявил, что “реформа, пятьсот лет назад запущенная Мартином Лютером, была осенена Святым Духом”? Я должен уточнить, что этот человек близок к папе и призывает к новой реформе. Сам папа Франциск множит знаки почтения перед мусульманами, свидетельством чему его недавнее посещение Объединенных Арабских Эмиратов, а в день своего избрания подчеркнуто назвал себя просто “римским епископом” – на сей раз чтобы не обидеть православных.

Возможно, было бы также полезно избавиться от прочих мафиози, таких как ватиканское гей-лобби, масоны, критики традиционного церковного учения и т. д.

Пора покончить с постоянной гонкой за эмоциями; церковь никогда не сможет в этом отношении конкурировать с концертными залами и кинотеатрами, но если она ограничится исполнением своей миссии – нести весть о Боге и указывать людям путь к жизни вечной, – она будет абсолютно необходимой.

Возможно, церковь хотя бы частично вернет доверие к себе, если перестанет воспринимать себя как обычная НКО более или менее благотворительной направленности, забывшая об источнике своего великодушия – о Христе. Возможно, политически она выиграет, если прекратит обвинять в аморальности некоторые правительства (наглядный пример – критика папы в адрес миграционной политики итальянского министра внутренних дел Маттео Сальвини).

В целом, с тех пор как церковь утратила в Европе доминирующие позиции, она обращается исключительно к своей ядерной социальной прослойке, настолько однородной, что это почти превратило ее в отдельный общественный класс и оторвало от большинства душ.

Возможно, что в начале XXI века самым большим бедствием церкви стало то, что она обуржуазилась.

М.У. и Ж.Л. Мы не ответили на вторую часть вашего вопроса: cпособно ли восстановление былого величия католицизма укрепить нашу пошатнувшуюся цивилизацию? Тут мы оба согласны, потому что ответ на этот вопрос прост до очевидности, и этот ответ – да.

Чуть хуже[116]

Ответ некоторым моим друзьям

Приходится признать: большая часть имейлов, которыми мы обменивались в последние недели, имела целью выяснить, не умер ли – или не болен ли смертельно – твой собеседник. Убедившись, что с нами все в порядке, мы все же пытались сказать друг другу что‐то интересное, что было непросто, потому что этой эпидемии удалось совершить невероятный трюк, внушив нам одновременно страх и скуку. Банальный вирус, что‐то вроде бедного родственника вирусов гриппа, с плохо изученной вирулентностью, с неясными свойствами – не то безобидный, не то смертоносный и даже не передающийся половым путем, – одним словом, ничего выдающегося. Эпидемия ежедневно убивала в мире по несколько тысяч человек, но все равно складывалось впечатление, что ничего особенного не происходит. Мои уважаемые собратья по перу (среди них все же есть такие, кто заслуживает уважения) о нем почти не говорили, предпочитая обсуждать тему самоизоляции; мне хотелось бы внести свой вклад в некоторые из их наблюдений.

Фредерик Бегбедер (Гетари, департамент Атлантические Пиренеи): писатель в любом случае мало общается с людьми, он живет затворником в окружении книг, так что для него самоизоляция мало что меняет. Полностью согласен с тобой, Фредерик; в плане социальной жизни не меняется почти ничего, но есть один момент, о котором ты (очевидно потому, что живешь в деревне и меньше страдаешь от запретов) забыл упомянуть: писателю необходимо ходить пешком.

Мне кажется, что самоизоляция – идеальный повод покончить