///////

К тому времени, как мы доели кашу и собрали палатки, остальные туристы давно ушли. С озера дул холодный ветер, черные горы утыкались в серое небо, а влажный воздух предрекал резкую смену погоды, так что утро приобрело слегка угрожающий оттенок. Извивающаяся тропа увела нас прочь от теплых, безопасных хижин и кафе, вскарабкалась на хребет и спустилась к переправе через реку: стремительно несшаяся ледяная вода глубиной по колено обхватила мои ноги колодками боли, к тому же пошел дождь. Сланец и лава постепенно сменились черным пеплом. Мы дошли до маленькой хижины, которая в это время года почти всегда пустовала. Ветер поднимался над горными хребтами и с силой обрушивался вниз вместе с дождем, так что наши непромокаемые куртки хлопали, будто мокрые, покрытые пеплом паруса. На скамейке, спрятавшейся за хижиной, мы вскипятили чай и зашли внутрь домика, чтобы выпить его. Развесив мокрые дождевики сушиться под потолком, мы уселись на пол.

Мот прислонился к стене, впитывая тепло. Он все утро был подозрительно тихим, не сказал почти ни слова, пока мы шли от озера. Он не пожалел себя, предложив нам приехать сюда, в этот субарктический климат, в пустыню вулканической сажи, где у него не оставалось другого выбора, кроме как идти вперед, – сворачивать было некуда. На что он надеялся? Что мы сможем воспроизвести тот эффект, который оказал на него поход по юго-западной береговой тропе? Но мы ведь знали, что это, скорее всего, невозможно. Тогда мы шли пешком несколько месяцев; такого результата просто невероятно добиться за несколько дней. Я не могла отделаться от мысли, что, возможно, пришло время отказаться от борьбы, перестать подталкивать его вперед и дать ему отдохнуть. Хватит ли фермы и яблоневого сада, чтобы замедлить течение болезни и дать нам время принять ее и подготовиться к неизбежному? Я посмотрела, как дрожит рука Мота, которую он протягивал к Джули за батончиком мюсли, и потащила было свое ноющее тело через комнату. Чтобы развернуть обертку, требовалась ловкость, которой не было в его непокорных, непроизвольно дергающихся пальцах. Но, подумав, я снова села на свое место. Медленно, но верно Мот ухватил обертку и развернул ее. Он съел батончик, осторожно, чтобы не задеть сломанные зубы, и сунул упаковку в карман, казалось, даже не заметив своего достижения.

Дождь кончился, серый воздух сох на холодном ветру. Невдалеке от хижины за небольшой бровкой начиналось широкое поле сажи, которое тянулось на много километров вперед, до самого горизонта. По обе стороны от этой плоской, матово-черной долины росли почти вертикальные горы, венчавшиеся острыми зубцами. Но на пути между нами и полем сажи лежала еще одна река. Шире, глубже и быстрее прежней. Мутно-коричневая холоднейшая вода, прямиком с ледника.

Дейв и Джули разыскивали что-то в рюкзаке, и Мот первым успел снять ботинки. Повесив их на шею, он встал у кромки воды.

– Я перейду и посмотрю, насколько там глубоко.

– Но подожди…

Он уже вошел в реку, палкой нащупывая, куда ставить ноги среди валунов на дне, и уверенно переступая в воде, которая была ему выше колена.

– Дьявол. Я и не заметил, что он пошел вперед, он там в порядке? Я его догоню, а потом вернусь за тобой, Джу. – Дейв уже спешил в воду, но я ухватила его за рукав.

– Нет, пусть идет, ничего с ним не случится.

Мы смотрели, как Мот выбрался из воды на том берегу и помахал нам, приглашая следовать за ним. Дейв и Джули ступили в воду, а я продолжала стоять на месте. На другом берегу Мот вытирал ноги красной банданой. Я запихала брюки в рюкзак и, почти по пояс в воде, побрела к метровому островку суши посередине реки. Невыносимо холодная вода бурлила со всех сторон, она свирепо билась о булыжники и под порывами ветра рвалась в небо. Я закрыла глаза и почувствовала, как мое тело покачивается под воздействием стихии. Здесь, в месте, где планета перерождается, где с нее сдирается верхний слой, обнажая новую землю, где начинаются и кончаются горы. Ничего, кроме мимолетного микробиологического шанса; в этом хаосе было начало жизни, начало надежды.

Я посмотрела на Мота – он уже обулся, завязал шнурки и звал меня к себе. На секунду поток воды будто замедлился, и мне показалось, что я вижу юношу, который, отбросив с лица длинные волосы, протягивает ко мне руки, чтобы поймать в объятия, и зовет в свой мир. Неуловимое мгновение связи. Земля, наши жизни – все переплетено, все зависимо друг от друга. Очищение, возвращение к прежнему, примитивному и необузданному состоянию, преобразование, обновление. И я впервые услышала в этой чужой земле голос. Он ревел глубоким басом с горных склонов, исчерченных полосами зеленой поросли, словно нарисованными на черном фоне. Из разрушения росла новая жизнь. Свежая, чистая; прежняя, но новая. Здесь, в ледяном буйстве начинающегося мира, лежала наша связь со всем вокруг. Шанс, надежда, дыхание. Я сошла с островка в бурлящую воду и пробралась к берегу, к человеку, который переживал переворот внутри собственного тела, который возвращался к примитивному состоянию. Нейроны формировали новые связи, вновь обреталась первобытная простота.

И снова в путь, по такой тяжелой саже, что ветер не мог сдвинуть ее с места – мягкое, как пух, но в то же время плотное, неподвижное черное покрывало. Через равнину пыли, которая казалась плоской и монотонной, но скрывала глубокие овраги, прорытые свирепыми потоками весенней талой воды, – через них вели хлипкие мостики из деревянных шестов. Однако теперь я повсюду видела новую жизнь. Армерия, пузырчатка и колючая серебристая травка – растения, которые часто встречаются на британских приморских скалах, – росли в углублениях, где черная грязь превратилась в перегной. Сажа чудесным образом превращалась в основу растительной жизни. Корни как-то находили точку опоры в рыхлой, суровой почве – когда-нибудь здесь будет луг, до тех пор, пока следующее извержение не перезапустит процесс эволюции, и земля не вернется к началу своего бесконечного цикла. Порывами и вихрями налетал неугомонный холодный ветер, он носился над вытянутой долиной, колотя и щипля ее. Мы вошли в монотонный ритм движения: четыре человека медленно и верно продвигались по черному пейзажу. Когда дорога наконец пошла вверх по насыпи, я обернулась к Моту, но его не оказалось рядом. В двухстах метрах позади на валуне стояла фигурка: ее можно было бы не заметить, если бы не ярко-синий чехол на рюкзаке. Мот раскинул руки в зеленых рукавах в стороны, со всех сторон его обнял воздух дикой природы – мгновение принятия первобытной пустоты окружавшего нас пейзажа. Я закрыла глаза, чувствуя на коже тот же ветер, что и Мот, стараясь запечатлеть в памяти его образ таким, каким он навсегда останется для меня: свободным, в объятиях природы.

Спустившись с небольшого перевала, мы наконец увидели хижины на стоянке Эмструр. Они пристроились в узкой лощине, где низкорослые кустарники жались к быстрому ручью, густо заросшему дудником и недотрогой железконосной. Мне не хотелось спускаться в лощину, и я осталась наверху, где гулял ветер. Я присела на скамейку возле кухонной палатки и заглянула вниз, в темную сырую низину. Там размещался лагерь.

– Хватит сидеть тут и киснуть, Рэй. Погляди, как эта палатка ходит ходуном – а она ведь прикреплена к земле буксировочными тросами. Нам нужно убраться с ветра, иначе нас просто унесет. Люди неслучайно обкладывают палатки камнями: это не для красоты. – Мот отказался снять рюкзак и встал в дверях кухонного шатра. – Пойдем же. Мне очень нужно снять рюкзак и что-нибудь поесть.