глиняных осколков. Она обнимала себя за плечи, бессознательно раскачиваясь в такт музыке пальцев. Слезы безграничной радости текли по ее лицу, блестя в свете свечей.

– Не надо думать о цене, которую придется заплатить, Камагуэй; какова бы ни была эта цена, оно того стоит, и даже больше.

На лице воскресшей промелькнуло решительное выражение. Она вытерла слезы и попыталась встать. Раз, другой – новорожденные мышцы подвели ее. В третий раз она поднялась, стойка вышла уродливая и неуклюжая. С нее струился пот, тело дрожало от усилий.

Мертвецы в первом ряду поднялись, подхватили ее и обняли. Из других коконов восставали новые, делая первые неуверенные, но ликующие шаги. Собрание делилось на части по мере того, как воскресших принимали в новые семьи.

– Ей понадобятся отцы, матери, сестры, братья, возлюбленные; ей так много предстоит узнать о себе, о своем обществе, о мире, в котором она переродилась. Так много боли, потерь и замешательства, через которые нужно пройти. Так много страха, который нужно преодолеть. Не все выбирают глину и Раскол, чтобы начать жизнь заново, но для тех, кто так поступает, этот опыт становится непревзойденным. – Нуит сдавленно всхлипнула. – Прости. Не думала, что это зрелище так на меня повлияет. Я хотела показать тебе таинство и чистую радость – думала, вдруг это поможет тебе не бояться. Мне и в голову не пришло, что я сама испытаю столь глубокое и мощное потрясение.

– Ты прошла через это, – сказал Камагуэй.

– В ту ночь, когда я возродилась, тоже шел дождь.

– Я тоже так хочу. – Камагуэй преисполнился решимости. – Не хочу быть просто еще одной начинкой для резервуара Иисуса, которую вываливают наружу, обтирают и выгоняют на улицу. Я хочу отпраздновать присоединение к Мертвому народу. Я уже чувствую себя одним из вас. Можно ли прожить целую жизнь за одну ночь? Родиться, повзрослеть, полюбить и умереть?

– Давай попробуем, – сказала Нуит.

Дождь закончился. Воздух на бульваре был свежим, прохладным; воздух раннего утра, который кажется таким насыщенным и колким, словно вдыхаешь алмазную пыль. Каждый звук был четким и острым, как хрустальная игла: немногочисленные автомобили с шумом и свистом проносились по мокрой трассе, в домах играли барабаны и маримбы – кто-то праздновал победу на карнавале. С ясностью пришла внезапная боль. Камагуэй увидел, что до крови стер пальцы, творя изысканную шипящую мелодию.

И он увидел еще кое-что. На правой ладони был большой белый волдырь. Сам не зная, зачем он это делает, Камагуэй нажал на выпуклость указательным пальцем левой руки. Пузырь лопнул и опал. Из кожи торчала черная хрустальная игла.

Ну вот, началось.

– Нуит, что я сказал о том, чтобы прожить жизнь за одну ночь?

– Родиться, повзрослеть, умереть.

– И заняться сексом?

Он показал ей то, что выросло на ладони.

– Господи, Камагуэй…

– Нуит, только не надо меня ненавидеть.

– Я все понимаю, Камагуэй. Ты не можешь шокировать Нуит. Все знают, что смерть – великий афродизиак. Настоящие любовники всегда трахаются после похорон, Ты заплатил за меня, Камагуэй; ты спас мою задницу от noncontratistos, я твой галлоглас, помни об этом. Тут неподалеку есть одно местечко…

Тридцать семь часов двенадцать минут.

Вопль раздался снова, ближе. Сантьяго продрог, и дождь был тут ни при чем. Подобные дьявольские звуки не имели права на существование.

– Стандартная схема рассредоточения – номер три, – приказала Миклантекутли. – Доложить о результатах в два часа. Анхель, ты с Дуарте. Позвони мне, когда будешь возле «Такорифико Суперика». Асунсьон, ты не против пойти одна? Ананси – со мной и Сантьяго.

– Разве мы не поедем на байках? – спросил Сантьяго, видя, как ловкие руки Асунсьон вытаскивают тросы и привязывают мотоциклы к асфальту.

– Это против правил, – отрезала Миклантекутли.

Нечто в ночи опять закричало, и в ответ взревело второе такое же существо. К тому моменту мокрая от дождя улица опустела.

Они побежали на восток через лабиринт новостроек. Те немногие, кто бродил по узким улочкам – в основном заблудившиеся carnivalistos и влюбленные, ищущие уединения в темных переулках, – обходили преследуемых стороной или прикасались кончиками пальцев к голове, губам, груди, животу, паху: пятикратное самоблагословение Укуромбе Фе. Миклантекутли вела, такая же неумолимая и неутомимая в роли жертвы, как и в роли преследовательницы. Сантьяго немного отстал; Ананси тоже, чтобы составить компанию и подразнить его.

– Слишком быстрый темп, мясной мальчик? Слишком грязно, слишком потно, слишком физически? Слишком реально? Ты же не сжигаешь так много килоджоулей, трахая компьютер, верно?

Тяжело дыша, Сантьяго повернулся к хулиганке с глазами панды, схватил ее за майку из эластичной сетки и вздернул на уровень глаз. Поднял. Подержал. Промолчал.

– Даже не можешь сказать, что хотел бы со мной сделать? – огрызнулась она. – Querido, что бы ты ни придумал, я это уже испытала с другим – и мне было хорошо.

– Извращенка драная… – выдохнул Сантьяго.

Он швырнул Ананси на забрызганный дождем капот электрического пикапа. Мертвячка ухмыльнулась и поправила майку.

– Лучше трахаться с чокнутой, чем со смертью, – сказала Миклантекутли, взмахом руки указывая на узкую улочку, забитую припаркованными грузовиками, развозящими товар из panadería. – Те нечестивые твари сюда ни за что не пролезут.

Словно в ответ на ее слова, нечестивая тварь снова взревела. Каньон улицы фокусировал звук, усиливал его и направлял прямиком Сантьяго Колумбару в разум и душу. За первым призывом последовал второй, потом третий, четвертый и пятый. Охотники были впереди.

– Матерь Божья, за нами гонится вся стая, – тихо сказал Ананси.

– Их разведчики время зря не тратили, – Миклантекутли сплюнула. – Мы словно крысы в канализации. – Она посмотрела вверх, на падающий дождь. – Кажется, эти крыши соединяются между собой.

Миклантекутли забралась на капот, а затем на крышу припаркованного грузовика. Нашла точку опоры на хлещущей водосточной трубе, вскарабкалась на нее, потом прыгнула и ухватилась за нижнюю ступеньку выдвижной пожарной лестницы. Лестница с грохотом ринулась вниз. Ананси помчалась к ней и к тому времени, когда Сантьяго вскарабкался на крышу грузовика, была уже на уровне третьего этажа. Узкий переулок содрогнулся от вопля древней твари, которую пробудили от смертельного сна, и вторая тварь ответила с другого конца.

– Что это? – Сантьяго остановился на площадке пятого этажа, чтобы перевести дух.

– Скоро узнаешь.

Лицо Миклантекутли исказилось от свирепого ликования.

«Ей это нравится, – подумал Сантьяго, следуя за Миклантекутли по крышам мимо самодельных спутниковых тарелок из проволочной сетки, воздуховодов и ржавых, унылых каруселей с мокрым бельем. – Нет никакой разницы между охотником и объектом охоты. Преследователь становится преследуемым: в этом вся тайна. И преследуемый – преследователем?»

Он оказался на узком кирпичном парапете, за которым простирался головокружительный обрыв и – тридцатью метрами ниже – какая-то из улиц Святого Иоанна. Не