— Я уже говорила вам, что какая-то странная передача чувств позволяет мне разделять ваши эмоции и все ваши удовольствия.

— И я, похоже, умею разделять некоторые из ваших удовольствий.

Наступило непродолжительное молчание. Миледи наклонилась и подняла бокал, стоявший у ее ног. Она сделала глоток, и Роберт ощутил почти незаметную пустоту в желудке, которая накануне вечером стала предвестием убийства мясника.

Он уставился на бутылку.

— Это кровь? — спросил Роберт.

Миледи подтвердила его догадку кивком головы.

— Она смешана с кларетом. Самым лучшим. «Оу-Брион».

Роберт смотрел на переливы пламени, не поднимая головы с ее колен.

— Буду ли я, — спросил он ласково, — став таким же существом, как вы, всегда испытывать удовольствие, подобное тому, с которым познакомился этой ночью?

— Несомненно, — ответила Миледи, поглаживая его волосы. — В действительности оно наверняка будет еще больше, потому что нет ничего такого, что могло бы сравниться с настоящим вкусом крови.

Она сделала паузу, затем шепнула, наклонившись к его уху:

— Это для вас ужасно?

— Да, — сказал Роберт, — так же ужасно, как было прошлой ночью, но это и привело меня в восторг.

— Вы бы хотели испытать ощущение такого восторга вновь?

— Да, — немного помедлив, ответил Роберт.

— И как вы поступите?

— Буду ждать.

— Как долго?

— Пока не буду готов возвратиться в Вудтон и найти спасение для Эмили, — сказал он, подняв взгляд на Миледи. — Потому что я намерен стать вампиром не ради удовольствий, которые это превращение может дать, а ради одной только власти.

— Конечно.

— И это правда.

Миледи улыбнулась.

— И все же вы не разыгрывали из себя пуританина на софе прошлой ночью.

Роберт отрицательно мотнул головой.

— Нет греха в наслаждении удовольствиями, которые дарует нам Бог, но только ради достижения после этого большего… и беря у других только то, что они готовы отдать сами.

Миледи нахмурилась.

— Что вы имеете в виду? — спросила она резким голосом.

— Плохо то, что мы сделали с леди Годолфин.

Ее золотистые глаза озадаченно округлились.

— Почему?

— Почему, Миледи? Почему? Это было изнасилование.

— Она пошла на это вполне добровольно.

— Вы прекрасно знаете, что сначала она не хотела.

Миледи посмотрела на него изучающим взглядом, в выражении ее лица смешались озадаченность и очарование. Наконец она пожала плечами, сделала новый глоток вина и спросила:

— Что же в таком случае прикажете нам делать?

— Ее необходимо отправить с подобающим уважением — да, и с деньгами тоже — в такое место, где она могла бы вернуться к прежней жизни, потому что мы сделали ей очень много плохого.

Миледи вскинула тонкие брови и широко улыбнулась, покачивая головой.

— Лайтборну это не понравится.

— Нет, потому что он не может получать удовольствие, если оно не отбрасывает тень какой-то жестокости. Но вы обязаны убедить его, Миледи.

Она почти незаметно пожала плечами.

— Вы знаете, милый Ловелас, что я сделаю все, о чем бы вы ни попросили.

И сдержала слово. Леди Годолфин действительно была удалена из дома. Миледи, естественно, оказалась права, предполагая, что за этим последует неудовольствие Лайтборна. Его охватила бешеная злоба, но это не пугало Роберта. Он знал, что Миледи продолжала быть его защитницей, а ей, единственному любимому существу, Лайтборн никогда не причинит вреда.

Но при всей власти над ним его повелительницы Лайтборну было нелегко подчиниться. Он все более укреплялся в намерении показать Роберту пути безбожия и завлечь на них так, чтобы религиозная зараза больше никогда не смогла поразить его дом.

— Я хозяин жизни и смерти, — раздраженно бормотал он, — творение сил зла. И я буду неумолимым.

Но ему все более приходилось умолять самого себя. Он был вынужден настойчиво доказывать, подбирая самые доходчивые аргументы, что у религии нет иной цели, чем держать в страхе и повиновении дураков, и что все, кто думает иначе, лицемерные ослы. Время от времени он прикуривал трубку, вырывая полоски бумаги из Библии, и в окружении своих мальчиков живописал, как Святой Иоанн был любовником Христа, пользовал его не хуже грешников Содома и Гоморры. Затем он жестом предлагал Роберту раскурить Святым Писанием свою трубку, чтобы окончательно убедиться, что это всего лишь сборник страшилок, россказней о нечистой силе и описаний жульнических фокусов. Когда Роберт, как всегда, отказывался, Лайтборн испускал благочестивый вздох, бросал взгляд на Миледи и говорил, сокрушенно качая головой:

— Все тот же благочестивый юнец, которого довелось нам с вами наблюдать, когда он порвал здесь на куски свою христианскую сущность, пропитал всю эту комнату терпким запахом страстей и набросился на не менее святую, чем он сам, женщину. Владыка! — восклицал Лайтборн, поднимая взгляд к потолку. — Как лицемерны эти христиане!

Роберт игнорировал такие насмешки, но ощущал их жалящую боль и справедливость обвинений. Он помнил, в чем поклялся Миледи: не становиться свидетелем кровавых возлияний, пока не станет готов пить кровь сам. И он упорно сражался, чтобы выдержать данный обет. Сначала ему помогало осознание необходимости преуспеть в тех искусствах, без овладения которыми ему незачем возвращаться в Вудтон. Он выучился верховой езде и вскоре превзошел своих учителей. Тех же успехов он достиг в деле владения оружием — кинжалами, пистолетами, любого рода мечами и шпагой. Все началось с клинка, который дала ему Миледи. Роберт настолько блестяще научился владеть этим миниатюрным оружием, что стал ощущать его продолжением собственной руки. И все же иногда он ловил себя на том, что опасается упражнений с мечом и шпагой. Они так безжалостны и смертоносны, а блеск меча в воздухе представлялся юноше знамением смертельной опасности и для него самого.

Однако в самых темных и затаенных уголках разума Роберта зрела мысль, что он почти готов приветствовать такую судьбу. Потому что чем больше он упражнялся и чем опаснее становился, тем невыносимее казалась ему пытка данным им заветом. Он всегда безошибочно знал, что Лайтборн и Миледи вкусили крови. Это было видно по их сверкающим взглядам, пылающей сиянием плоти и по веселому смеху, с каким они, словно пьяные, проходили мимо него рука об руку. В такие дни Роберт не мог оставаться в доме. Он знал, что будет слышать, как они предаются удовольствиям. Знал, что эти звуки наполнят его странной мучительной ревностью и сделают дремлющие в нем темные и неистовые желания еще более темными. Он был вынужден блуждать по улицам или углубляться в заросли парка, горя наполовину созревшим искушением пролить чью-нибудь кровь в надежде, что его тоже сможет очаровать ее запах.

Однажды в парке он застал врасплох пару разбойников, которые схватили леди и, приставив к ее горлу нож, заставили отдать драгоценности и сумочку. Роберт кашлянул,