Позвонил Виктор Ильич. Врачи дали заключение – скорее всего нервный срыв на почве переутомления, анализы в норме, в общем, ничего страшного. Апатия, депрессия. Конечно, Шура надорвала здоровье, но это поправимо. Поедет в санаторий, там ее быстро поставят на ноги, он заказал путевку. Хорошо, что не сезон, дали в самый лучший санаторий в Кисловодске. Он сам заедет завтра, проведает Шурочку и привезет путевку и билеты. Поезд послезавтра, Сережа отвезет на вокзал. Как вот с Оленькой быть? Может, к ним забрать? Надежда будет в садик отвозить? Но Ольга Николаевна, поблагодарив, отказалась. Оформит отпуск, сейчас желающих мало, так что проблем не будет. Она завтра съездит на работу и напишет заявление.

На следующий день заехал Виктор Ильич. Посмотрел на Шурочку и вздохнул. Потом погладил по голове и мягко сказал:

– Ну, ничего-ничего, поправишься. В санатории тебя приведут в порядок. Не надо было, конечно, так выкладываться с диссертацией. Видишь, организм сбой дал. Но ничего, ты молодая, здоровая, через три недели вернешься к нам, как новенькая.

– Какие три недели, Виктор Ильич? Мне же на работу! Я не могу так. Вы договорились, а я подведу, – слабо запротестовала Шура.

– Ну, это не твоя забота. Ты лечись и врачей слушайся. Приедешь и пойдешь на работу, ничего не случится. Я позвоню. Даже лучше, с начала месяца пойдешь. Не думай об этом, Шурочка.

Когда он уехал, Ольга Николаевна, посмотрев на безучастно сидевшую дочь, тихо сказала:

– Шурочка, надо собираться. Подумай, что с собой возьмешь, там может быть холодно, март все-таки, – и, не получив ответа, подошла к ней. – Ну давай, доченька, встряхнись немного. Видишь, как о тебе все заботятся. Виктор Ильич – такой человек! Дай Бог ему здоровья, как о родной, о тебе печется… – и погладила ее по голове.

Шурочка посмотрела на мать, и глаза у нее налились слезами.

– Мама, зачем он так? За что?

– Ну что ты, Шурочка, они просто очень хорошие люди, замечательные, всегда помогают. Виктор Ильич вообще…

– Мама, мамочка! – перебила Шура. – Я его так любила, да я за него жизнь готова отдать! Почему, почему? Мне никто, кроме Олега, не нужен! Я ведь ничего не просила, только чтобы он приходил иногда. А он ушел, мамочка, совсем ушел… Ну за что он так со мной? Просто повесил трубку и все… Да я жить без него не хочу, а вы – в санаторий… Ну как я буду без Олега, зачем? – Шурочка рыдала, а испуганная Ольга Николаевна гладила ее по голове, едва сдерживая слезы. Потом села рядом, обняла, шепча простые и ласковые слова. Шурочка уткнулась ей в плечо, и рыдания перешли в тихий, безутешный плач. Так они просидели, пока не наступил вечер. Потом мама уложила Шуру на диван, укрыла пледом и пошла за Оленькой.

На следующий день Сережа отвез Шуру на вокзал, занес чемодан в купе и, сочувственно глядя на нее, пожелал возвращаться отдохнувшей и здоровой. А он встретит, пусть не беспокоится. Купе было двухместное, в таком она когда-то ездила с Оленькой в Крым. Как ее тогда все радовало! Она вздохнула, равнодушно отдав билет проводнице и отказавшись от чая. Узнав, что до Воронежа поедет одна, Шура залезла на свою верхнюю полку и пролежала там всю дорогу. Она рада была остаться одной. Три недели не надо никому ничего объяснять, не надо ни с кем разговаривать. В Кисловодске встречали и на маленьком автобусе повезли ее одну в санаторий. Не успела она зайти в уютную одноместную комнату, как пришла медсестра и повела к врачу. Тот долго расспрашивал Шуру обо всем, рассматривал анализы, мерил давление и просил вспомнить, чем она болела в детстве. Наконец отпустил с целой кучей назначений, велев подойти сейчас же к старшей сестре. Та, взяв у Шуры все эти бумажки, усадила ее и начала заполнять маленькую книжку, объясняя, куда, к кому и во сколько ей надо приходить. Запомнить все это показалось Шуре невозможным, но сестра успокоила – через пару дней привыкнет, даже в книжечку не будет заглядывать. И началась жизнь по этой книжечке. Шура делала все машинально, не вникая в смысл и ничего не запоминая. Просто смотрела в это расписание и шла на йодо-бромные или минеральные ванны, в столовую, к невропатологу, гинекологу, пить воду. Потом душ Шарко, какая-то укрепляющая капельница на полчаса болью отдавалась в вене, опять столовая, тихий час, прогулка по заданному маршруту на горных тропинках, опять вода, ужин, свободное время и спать. На следующее утро она смотрела в свою книжечку и шла на процедуры. Капельница чередовалась с надеванием на голову какой-то штуки, которая подключалась к аппарату, мигающему разноцветными огоньками, и надо было расслабиться и заснуть. Эта процедура нравилась ей больше всего, она засыпала. Шура вообще много спала. Вечером дежурная сестра приносила в комнату теплый травяной отвар, и, выпив его, она спала без слез и сновидений. Ни с кем не знакомилась, народа в санатории было немного – не сезон, и Шура сидела за столом одна. Гуляла по парку в полном одиночестве. Минеральную воду можно было пить в санатории, но врач советовал ходить в парк, в павильон, который назывался бювет. Во-первых, прогулка, а во-вторых, вода не привозная, а прямо из источников. И Шура послушно шла в бювет. Когда пришла первый раз, растерялась, а из чего пить? Все подходили к кранам с кружечками, а у нее не было. Заметив ее нерешительность, к ней подошла женщина и объяснила, что кружечку можно купить в любом сувенирном ларьке, рядом с павильоном. Встречая потом эту женщину в парке и в бювете, Шура здоровалась с ней. И больше ни с кем, кроме врачей и медсестер, не общалась. Ей нравилось молчать.

Об Олеге она думала постоянно, но это были не мысли, страдания и боль, а некое состояние, которое называлось «Олег». Шура жила в этом странном, каком-то безысходном состоянии, похожем на плотный туман, когда не видишь, куда идти. Она не думала о том, как будет жить после санатория, не вспоминала об Оленьке, о маме, о новой работе. Да и о самом Олеге, как о реальном человеке, тоже не думала. Просто была темнота, густая и вязкая, из которой не выбраться – это и был Олег. Шура автоматически жила по санаторному расписанию, и врачи были ею довольны. Она сама чувствовала, что слабость и вялость исчезли. Аппетит после процедур и прогулок появился, и Шура охотно ела, замечая, что кормили вкусно. Через две недели, гуляя в парке, она увидела целую толпу цыганок. Они приставали к прохожим, смеялись, переговаривались. Одна из них схватила Шуру за руку.

– Давай погадаю, красавица, всю правду скажу. Красивая ты, красивая, а печалишься. Хочешь, скажу, как счастливой стать? Ничего с тебя не возьму, так погадаю. Просто положи десять рублей в ладонь и зажми покрепче, а другую руку мне дай. Да не бойся, мне твои деньги не нужны, сама держи их…

Шурочка пыталась отказаться, но цыганка не отпускала, подошли еще две и стали уговаривать ее. Она как под гипнозом вытащила из кошелька десятку, зажала в руке, а цыганка быстро-быстро заговорила о красоте, о разлучнице, которая грозит ее счастью, вот сейчас она наговор прочитает и зависть уйдет. Зависть черная к ее красоте, зависть злая грозит ей. Пусть другую руку даст. И десятка перекочевала к цыганке так незаметно, что Шура даже не удивилась, подумала, что так и надо.

– Деткам моим не пожалей, красавица, в другую руку деньги положи, а я тебе помогу, счастливая будешь, печаль уйдет. Положи хоть три рубля, хоть пять, так нужно, хорошая моя. Без этого зло не уйдет. С деньгами уходит. Положи.