– И прошу, не обманывай Игоря, – напомнила о своей просьбе Алиса, надевая ботинки.

– Даю тебе слово, что я никогда его не потревожу. – Надя поухаживала за ней и помогла надеть куртку.

– В плане? – Алиса замерла в дверях, не понимая ее реакции. За ночь она уже смирилась с тем, что Игорь в надежных руках, прониклась к Наде симпатией. И была уверена, что желание любви у нее – это желание полюбить Игоря. Это Алиса должна была с пеной у рта доказывать, что не потревожит Игоря.

– Я все тебе когда-нибудь объясню. Ты, главное, не переставай любить, как ты научилась.

После ухода Алисы Надя еще долго думала о любви… О том, почему одни люди, вроде того, кто написал рукопись, способны на нее… А другие, вроде нее, всю жизнь шарахаются от чувств, с которыми не в силах совладать.

Швыряясь деньгами направо и налево в конце 90-х, мой отец построил скромную фазенду недалеко от Севастополя в поселке Кацивели – на территории кипарисового заповедника. Уж очень Максимыч эти места расхваливал.

Без изысков, с удобствами, в пяти минутах ходьбы от галечного пляжа. Дом был одинок и ветшал день ото дня. После смерти Юси и деда я не решился туда приезжать, переводил соседу деньги на коммунальные платежи, просил время от времени прогревать батареи или же спускать из них воду по осени – частили снегопады, случались и морозы до -15 зимой. Вера часто слышала от меня про фазенду Максимыча: но сначала мы были молодые и было не до Крыма, потом Степка маленький, а дальше мы развелись.

На галечном пляже мне не доводилось купаться с института. Я уже и забыл, как это – наступать голыми чумазыми пятками на разогретые, иногда колющиеся камни… Садиться на редкой кромке насыпного песка, закидывать голову и щуриться от солнца, поспешно сбегающего в ночь.

Решение взять сына и улететь из Москвы оказалось спонтанным. Без разрешения от Веры вывезти за границу я его не мог, несмотря на усеянные визами паспорта, а торчать в душном городе не хотелось.

Тем более Вера оставила мне Степу на четыре дня, включая выходные – акт невиданной щедрости, обычно ребенка мне больше чем на сутки не доверяли.

Однажды годовалый Степа упал со стула, стоило мне только отвернуться к холодильнику из лучших побуждений – достать йогурт. Для Степы, холодильника и стула все обошлось. Только для меня вышло боком – и мое общение с сыном тет-а-тет прекратилось до наступления лучших времен.

И оно наступило, когда ему стукнуло три года. Однако и тут я оплошал: во то время, как я с боем отгонял залетного сенбернара без поводка с детской площадки, Степа умудрился шандарахнуться с горки и получить сотрясение мозга. И снова наложили вето и объявили эмбарго. И до того момента, как Степан отправился в первый класс, Вера просила раз в час звонить и давать трубку сыну, дабы удостовериться, что он в целости и сохранности. Сам факт возможной ночевки Степы вместе со мной приводил Веру в состояние, близкое к панической атаке, но няня со скарлатиной и сдача книги в верстку заставили ее пойти на уступки.

Сразу после четвертого урока я забрал Степу из школы, и мы направились в аэропорт до пробок. Я предварительно собрал вещи – те, что Вера выдала ему на три дня, взял свои плавки, сланцы, а еще пантенол на всякий пожарный. По пути купил сыну пляжную амуницию, а вместе с ней он выпросил удочку, кепку, плюшевого медведя, которого выпускал автомобильный бренд Ferrari, несколько радиоуправляемых машинок и ласты.

Я любил проводить время со Степой вдвоем – наверное, еще ни с кем, даже с самыми близкими друзьями, я не ощущал себя так комфортно. Когда Степа был совсем мелким, я не понимал сути отцовства. Нет, я ощущал ответственность, купал его, умел менять памперсы и даже гулял с ним, когда Вера подцепила от соседских детей ветрянку, но какого-то физиологически родственного контакта не чувствовал. Видимо, от отсутствия пролактина. Все изменилось, когда Степа начал делать первые шаги. Мы с Верой уже не жили вместе, но когда однажды она позвонила мне с криками: «Степа пошел!», я вылетел из квартиры в трусах и футболке и помчался смотреть на сына. Меня так распирало от гордости, что стало дико: подумаешь – первый шаг, все дети его совершают, он не получил олимпийское золото, не доказал теорему Ферма и не вскарабкался на Эверест, мой ребенок просто без помощи дошел от манежа до табуретки. Несмотря на то что я не присутствовал в его жизни ежечасно, территориальная близость позволяла нам частенько прогуливаться вместе. С его пяти лет мы посмеивались над ортодоксальными иудеями, что шествовали после субботней молитвы от хоральной Синагоги, кормили уток на Чистых прудах и худых воробьев, а в толстых голубей кидались сухарями, – у нас появились свои фишки. Не каждый отец с сыном, выходя на улицу, решают, «к иудеям» или «тренировать пернатых, чтобы не жирнели». Я никогда не наказывал Степу, не критиковал и не ругал. А он на удивление никогда не совершал того, что могло бы меня расстроить.

Перед вылетом я по привычке купил себе бутылку односолодового виски и колу. Но пить не стал, кинул в ручную кладь, следуя распоряжениям авиакомпаний. И вовсе не потому, что из Степки вышел бы фиговый собутыльник. Во мне впервые за долгие годы зажглось чувство ответственности. Нет, я не боялся, что Вера со своим благоверным сдерет с меня семь, а то и восемь шкур, если что-то случится. Или что меня долгие годы будут попрекать за содеянное. Просто, сбегая вдвоем с сыном из Москвы, я был не просто я, а отец. Не Выхухоль, так прекрасно справлявшийся с возложенной на него миссией быть заботливым отчимом, а я – светский гопник, бездарь, бездельник и выпивоха. Да что там скрывать – абсолютный шалопай. Но я – отец. А Степка – мой единственный сын.

Вряд ли я когда-либо решусь завести еще одного ребенка. Да и, скорее всего, мне не представится такая возможность. Те женщины, что у меня бывают, хотят секса, приключений, курить в пять утра в постели, пить коньяк на рассвете – но не заменять все это на токсикозный блев и вечное самобичевание.

Верин звонок застал нас на посадке. Я не решился взять трубку. Струсил или знал, что если отвечу сейчас, то она словом и взглядом, который я чувствую даже по телефону, заставит вернуться. Или вконец испортит отдых. Поэтому я отправил короткое сообщение: «Мы в кино. Что-то срочное?» И моментально получил ответ: «Нет, что ты. Просто хотела вас увидеть. Соскучилась. Что смотрите?»

Соскучилась. По мне или по ребенку? Конечно же, по ребенку.

– Степан! – подозвал я сына.

– Чего? – Он уже потерял из вида машинку, которой неуклюже управлял, то и дело сбивая с ног вечно стремящихся к своим гейтам пассажиров.

– Ты не знаешь, что сейчас в кино идет? – решил я проработать алиби.

– Знаю. Фильм про осьминогов-убийц, – вспомнила он трейлер, увиденный в кинотеатре.

– А как называется, помнишь?

– Неа, – он покачал головой и принялся искать свою машинку.