– Зачем, зачем ты думаешь о таких ужасных вещах?! – закричала я. – Ты не имеешь права! Это я могу думать о смерти, потому что я – сумасшедшая, но ты...

Она подняла на меня свои огромные, карие с золотыми искрами, рысьи глаза и сказала, выговаривая слова спокойно и четко:

– Потому что любовь и смерть всегда рядом.

– Мне страшно! Ты что, хочешь меня окончательно добить? Мне вон уже волосы отрезанные дарят – всякие другие сумасшедшие...

– Ах ты, милая дурочка, – ласково сказала она, опять пропуская все мимо ушей. – Я думаю о том, что смерть не так страшна. Помнишь, как у Цветаевой?

– А, это, ее известное... – немного отвлеклась я. – И ты помнишь?

– Да, единственное, что могу рассказать без запинки, потому что когда-то учила в школе – кстати, твоя тетя меня и учила.

– Да, тетя Зина очень любит поэзию!

– Это у вас семейное. – И вдруг начала, без всякой подготовки, без всякой паузы: – «Идешь, на меня похожий, глаза устремляя вниз. Я их опускала – тоже! Прохожий, остановись!» (кстати, никогда не опускала глаз!) «Прочти – слепоты куриной...» (ах, опять эта куриная слепота!..) «...и маков набрав букет, что звали меня Мариной и сколько мне было лет». (Ну, тут Марину можно поменять на нужное имя.) «Не думай, что здесь – могила, что я появлюсь, грозя... Я слишком сама любила смеяться, когда нельзя! И кровь приливала к коже, и кудри мои вились... Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись! Сорви себе стебель дикий и ягоду ему вслед, – кладбищенской земляники крупнее и слаще нет. Но только не стой угрюмо, главу опустив на грудь. Легко обо мне подумай, легко обо мне забудь. Как луч тебя освещает! Ты весь в золотой пыли... И пусть тебя не смущает мой голос из-под земли». Аплодисменты...

– Да-а... – мечтательно произнесла я. – Но мне нравится еще и Ахматова, а у Ахматовой, если помнишь...

– Извини! – вдруг встрепенулась моя подруга, поглядев на часы. – Ник ждет! Он просил меня как раз к пяти...

– Ну, с Ником я не могу конкурировать! – проворчала я.

* * *

...Дома я первым делом застала Акима Денисовича. Он сидел на крыльце, на самом солнцепеке, и с изумленным, немного растерянным видом жевал травинку, сорванную тут же, возле ступеньки.

– А что, Оленька, – вдруг, без всякого предисловия, спросил он меня. – Правда она кислоты соляной достала? И уже пошла с ней...

Я поняла, что речь идет о его законной супруге, Клавдии Степановне.

– Правда, – сказала я. – Только это не кислота оказалась, а...

– Что ж, значит, Глеб не врет, – перебил он меня с задумчивым видом. – А то ведь такой парнишка бойкий – соврет и недорого возьмет...

В своей комнате я обнаружила тетку – она сидела перед стареньким «Рубином», завернувшись в мокрую простыню, своими кудрями и основательностью торса чрезвычайно напоминая римского патриция времен расцвета империи. «Патриций в термах».

– Очень жарко, – пожаловалась она. – Только этим и спасаюсь. Деточка, ты все по городу гуляешь, а так можно и тепловой удар получить...

– Аким Денисовича видела, – сообщила я. – Как это понимать?

– Он вернулся.

– Молодцова, наверное, вне себя от счастья!

– Да, она очень счастлива, только вернула мужа нечестным путем. Она сказала, что обольет соперницу с дочкой соляной кислотой.

– Так было же! Только кислота оказалась...

– Теперь она достала настоящей кислоты, – печально поведала тетушка. – И Аким Денисович был просто вынужден...

– Но это шантаж! Ее надо в милицию сдать! В дурдом!

– Да кто с ней станет связываться... ох, как же жарко! Да, я слышала, что синоптики обещают бурю.

– Врут они все, – буркнула я. – Который день они эту бурю обещают!

Я подошла к окну, чтобы взглянуть на небо, и увидела Вадима Петровича. Он стоял довольно далеко, у забора Потаповых, и смотрел на наши окна печально и строго. Он не видел меня за занавеской, и поэтому я могла позволить себе смотреть на него сколько угодно. Я хотела вызвать в своем сердце ненависть и раздражение, но ничего подобного не было.

– Что там? – спросила тетка.

– Ничего, – ответила я. – Я так просто...

А потом, уже поздним вечером, мы обнаружили, как угол неба над горизонтом почернел.

– Господи, неужели правда будет буря? – перекрестилась тетушка.

– «Тьма сгущалась над Ершалаимом!..» – басом пропела я и защекотала ее.

– Тьфу, ты все шутишь! А я, например, ужасно боюсь...

– А чего бояться – просто дождик будет, и все.

– После такой долгой жары, говорят, непременно должно что-то произойти, и я не удивлюсь, если начнется ураган. Не забудь на ночь закрыть все окна!

...Про окна я, конечно, забыла. Вспомнила о них только глубокой ночью – когда старые балконные рамы вдруг скрипнули и дробно ударились друг о друга. Та-да-да-та! Так судьба стучится в дверь, то есть не в дверь, а в окно, но не суть важно...

Я вскочила с постели в ночной рубашке – небо было совсем черным, чернее самой ночи, и где-то вдалеке посверкивали быстрые бесшумные зарницы. Но балкон закрывать не стала – я почувствовала легкий запах сигаретного дыма. «Инесса!» Страх сразу же покинул меня.

Я выскользнула наружу и прикрыла за собой дверь, чтобы рамы не бились друг о друга и не разбудили тетю Зину.

– Не спишь? – шепотом промурлыкала Инесса. Я моментально почувствовала, что у нее хорошее настроение – как будто она даже немного выпила. При вспышке очередной зарницы я увидела ее всю – в длинной, до пят, белоснежной батистовой рубашке, расшитой сверху кружевами, с блестящими влажными глазами и алым ртом. Я уже немного привыкла к ее гордой, сияющей красоте, но сейчас опять почувствовала себя ошеломленной.

– Ой, Инесс, какая же ты красивая! – восторженно пискнула я и, вытянув руку, пощупала ее за плечо, словно желая лишний раз убедиться в реальности увиденного. – Знаешь, на кого ты сейчас похожа?

– На кого?

– На принцессу. Нет, не на принцессу, а на старинную картину – у тебя эта рубашка, как платье. На Наташу Ростову, которая смотрит на луну...

– Мне не нравится Наташа Ростова. – При вспышке зарницы я увидела, как Инесса усмехается – чуть смущенно и бесшабашно.

– Ладно, пусть тогда все же принцесса, принцесса Греза – символизм, романтизм, Ростан, Метерлинк...

– Оленька, ты бредишь, – важно произнесла она, и мы расхохотались вместе – так звонко, что я испугалась – не проснется ли тетя?

– Погоди, не бросай сигарету! – вскрикнула я. – Дай мне.

– Разве ты куришь? – удивилась она.

– Нет, но очень хочется попробовать. – Я выхватила у нее половинку истлевшей сигареты. – М-м, как вкусно...