Пора собираться. Путь от Вавилона до портового города Тира,где верный человек устроит их на корабль, не близок. Но время их неподстегивает. Они даже не представляют, сколько у них времени. Восемьсот слишним лет пройдет, прежде чем рухнет величие города Ромула на семи холмах…

Элогий третий

Перипатетики – означает «прогуливающиеся». Занятия со своимиучениками и последователями Великий Аристотель Стагирит предпочитает вести,степенно прогуливаясь под сенью деревьев Ликейской рощи или на морском берегу.Новичок не мог об этом не слышать, но с непривычки ему трудно следоватьустоявшемуся ритму прогулки: он то отстает, то опережает Стагирита. Он не можетне замечать усмешек и оттого становится все более неуклюжим. Но Аристотельсловно бы не видит его багровеющего лица, не слышит смешков. Поступь ВеликогоУчителя плавна, речь ровна, столь же степенны и перипатетики: гармоничнаякартина высокоученого общества, подпорченная этим провинциалом, затесавшимся насвое несчастье. Перипатетики ждут, они все знают наперед и вслушиваются вжурчание баритона Учителя с гурманским наслаждением.

– И наконец, – говорит Аристотель, – помимо чистопрактических доказательств, нельзя забывать того, что Атлантида еще ипросто-напросто выдумана Платоном для проповеди своих глубоко ошибочныхфилософских и политических взглядов. При всем моем уважении к Платону, яотрицательно отношусь к его трудам на ниве лженауки. Лженаука вредна и опаснакак раз тем, что растлевает неокрепшие умы. Вот и ты поддался обаянию сказок опогибшем континенте, не дав себе труда задуматься над тем, для чего этопотребовалось Платону. Посмотрим вокруг, вернись на землю – разве мало насущныхпроблем, которыми обязан заниматься ученый? Я был бы рад стать твоим наставникомна пути к подлинной науке, мой Ликей…

– …открыт для любого, пожелавшего рассеять заблужденияПлатона. Я знаю.

Перебивать Учителя не полагается, и шепоток возмущенияпроносится над морским берегом, но не похоже, что провинциал смущен. Странноедело, у него вид человека, получившего подтверждение каким-то своим мыслям, кходу беседы не относящимся. Аристотеля это беспокоит. Неужели Атлантида – лишьпредлог? Тогда зачем явился к нему этот человек, где пересекаются их интересы?

– Обычно критики старались щадить Платона, – говоритпровинциал. – Они деликатно замечали, что Платон некритическивоспользовался чужими вымыслами – Солона либо египетских жрецов. Ты первый, ктообвинил в умышленной лжи самого Платона.

– Я дорожу и Платоном, и правдой, но долг ученого заставляетменя отдавать предпочтение правде.

– О да, ты служишь лишь правде. Родом ты македонец и никогдане изъявлял желания получить афинское гражданство. Но ты лучше самих афинянзнаешь, что рассказы о героических деяниях их предков вымышлены Платоном. ЧтоПлатон, прикрываясь легендой об Атлантиде, распространял ложные политическиетеории о былых свершениях афинян. И мне крайне любопытно знать, на чем зиждетсятвоя уверенность в обладании истиной.

Окружающие выражают свое возмущение откровенным ропотом, ноАристотель спокоен, он даже улыбается, и голоса стихают.

Наглец сам лезет в ловушку – и Учитель приглашает учениковэтим полюбоваться.

– На чем? – переспрашивает Аристотель. – На том,дорогой мой, что идеалистические взгляды Платона побеждены самой жизнью, тоесть присоединением афинской республики к империи великого Александра, неимеющей ничего общего с государством-утопией Платона. Может быть, ты хочешьменя заверить, что божественный Александр для тебя менее авторитетен, чемидеалист и лжеученый Платон? Что измышления Платона о республике можнопротивопоставить деяниям Александра?

Удар неотразим. Только самоубийца может ответитьутвердительно. Так что оплеванному оппоненту представляется право потихонькуубраться, не обременяя более своим присутствием ученых мужей, светочей истиннойнауки. И чем скорее, тем лучше для него.

А он стоит на прежнем месте. Он словно постарел внезапно,смотрит жестко, и Аристотелю помимо воли начинают видеться другие лица, другиеимена, вычеркнутые им из жизни и из истории Афин.

– Все правильно. Твоя логика непобедима, с тобой невозможноспорить, Учитель, – говорит провинци-ал. – Впрочем, меня об этомпредупреждал Крантор. Знаешь, он еще жив, хотя наше захолустье дает ему маловозможностей для научных занятий по сравнению с великолепными Афинами. Но онупорен.

– Я знаю, – говорит Аристотель. – Пожалуй, кромеупорства, у него сейчас и не осталось ничего?

Сзади шелестит вежливо приглушенный смех.

– Пожалуй, – соглашается провинциал. – Ты прав, онпотерял многое из того, чем обладал. Но он и не обзавелся ничем из того, чем нежелал обзаводиться. У него остался он сам, точно такой, каким он хочет себявидеть. Я рад был познакомиться с тобой, Учитель, и с вами, почтенные перипатетики.Опора истинной науки. Мне непонятно, правда, почему вы вслед за Учителемусердно повторяете, что у мухи восемь ног? Ног у мухи шесть, в этом легкоубедиться, возле вас вьется много мух… Но не смею более обременять ученых мужейсвоим присутствием.

Дерзкая улыбка озаряет его лицо, и видно, что он все жемолод, очень молод. Потом он уходит прочь от морского берега, все смотрят ему вспину и явственно слышать шелест медных крыльев страшных птиц стимфалид.Доподлинно видится, как они летят вслед удаляющемуся путнику, чтобы обрушить нанего ливень острых перьев – уверяют, что там, где водятся стимфалиды, племена,не владеющие искусством обработки металлов, подбирают перья и используют их,как наконечники для стрел.

Берег моря покоен и свеж. Перипатетики на разные голосавыражают возмущение, но Аристотель не вслушивается. Он выше житейской суеты, иему совершенно нет необходимости прикидывать кто именно из присутствующихнезамедлительно отправится к блюстителям общественной гармонии и расскажет одерзком провинциале, из речей которого можно сделать далеко идущие выводы.Какая разница, кто? Так произойдет.

Великий Аристотель спокоен – его не может оскорбить выходкаюнца, попавшего, к сожалению, под разлагающее влияние одного из тех, от когобесповоротно очистили науку. Главное – создать систему, а система игнорирует инахальные выпады недоучек, и само существование разбросанных где-то по окраинамОйкумены лжеученых.

Система создана, и Аристотель имеет все основания гордитьсясобой. Он – про себя – великодушно прощает тех, кто считает его всего лишь,ловцом удачи, использовавшим счастливый слу-чай, – то, что его воспитанникстал полубогом и властителем полумира. «Аристотель утверждает себя в науке,безжалостно топча соперников, используя власть почитающего его полубога», –право же, такое обвинение способны придумать только крайне недалекие людишки.

В действительности все сложнее. Аристотель ценит и любитАлександра и уверен, что огромная, все расширяющаяся держава требует, кромеорганизованной военной силы, еще и опоры в виде столь же организованной науки,укрепляющей тылы. Созданием этой опоры Аристотель и занят. По природе он добр,но, как зодчий возводимого здания, обязан с примерной твердостью устранять всевредящее ходу строительства. Как это было с республиканскими заблуждениямиПлатона, не вяжущимися с империей и величием полубога. Как это было со многимидругими, вроде на миг всплывшего сегодня из тяжелых липких вод забвенияКрантора. Платон был учителем Аристотеля, но интересы империи выше. Глупо исравнивать. Возможно, он, Аристотель, был излишне резок, недвусмысленно обвиняяПлатона во лжи и лженаучных теориях, чрезмерно жесток со многими другими.Наверняка. Но железная идея всемирной империи, титанические деяния полубога несчитаются с интересами людей-пылинок и не позволяют вникать в переживаниякаждого отдельно взятого философа. Атлантида Платона, послужившая средством дляраспространения ненужных теорий, никогда не встанет из волн. Да и не было ееникогда. Не до нее. Александр молод, ему многое предстоит сделать, аследовательно, и Аристотеля ждут нешуточные труды. Как-то он там,Александр? – приливает к сердцу теплое чувство, и Великий АристотельСтагирит, как никогда, преисполнен решимости крепить устои империи, послушнуюее интересам науку, несмотря на любых врагов.