Перед началом каждой новой сценки Маэстро-Обличитель выступал на своих собачьих ногах в самый центр сцены, расплывался в жуткой безносой сардонической гримасе и что-то втолковывал зрителям на неразборчивом английском с кучей идиом тюдоровской эпохи. Ей однажды довелось послушать запись стихотворных чтений самого Теннисона, сделанную на нескольких чудом уцелевших восковых валиках[17]. Качество здесь было примерно таким же — сплошь трески и хрипы. Кэтрин претила сама идея того, что пьеска могла быть куда древнее безумных измышлений Мэйсона, что он добыл ее откуда-то из прошлого. И ничего не было удивительного в том, что люди из «Би-Би-Си» собрались и быстренько смылись отсюда в пятидесятых.

Основой постановки выступала история в духе «их нравы». Кукла-заяц и девушка в чепце с длинными каштановыми волосами председательствовали на вынесении приговоров Петтигрю и Спеттилу в суде. Те же роли они исполняли в истории о колесовании Генри Стрейдера на «би-би-сишной» записи.

Но в ответ на приговоры кукловодам, обвиняемым в колдовстве, актеры-марионетки вломились в дома судей ночью, уволокли их из уютных постелей в какие-то нарисованные на задниках чащи — и принялись судить уже их.

Что было самым тревожным в бессистемных фрагментах драмы, которую она видела, так это эпизоды, в которых судьи отрывались от сцены и возносились в темноту, беспомощно дрыгая ножками. Звуковым сопровождением этому действу служили явно звериные вопли и свист торжествующих марионеток. Тонкий визг судей, постепенно затихающий, указывал на то, что наверху ждала их не смерть, а участь похуже. Возможно, некие пытки, выступавшие платой за расправу над Мучениками.

В конце спектакля куклы предстали в образах калек и нищих, один за другим канувших в отверстия в матерчатых боках сцены. Напрягая глаза изо всех сил, Кэтрин так и не смогла разглядеть кукольные струны. Деревянного мальчика с фотографий Мэйсона, проследовавшего ее детские трансы, тоже вроде бы не было. Все марионетки носили разные костюмы в каждой новой сцене, но когда выступала массовка, какой-то сухопарый призрак с черными кудрями нет-нет да и проглядывал то тут, то там — призрак, явно не намеренный являть свое лицо зрителям. Та крайняя отметка, на коей застыл градус нынешней паранойи Кэтрин, вполне допускала, что незримые кукловоды были осведомлены о ее присутствии в зале и намеренно скрывали деревянного мальчишку от ее глаз.

Когда представление наконец завершилось, Кэтрин поняла, что сидит одна и тяжело дышит, закрыв лицо руками. Выход из пристройки был свободен — запечатанную в стекло мумию унесли. Толпа, утомленно рокоча, покинула зал. Почти все гости уже нашли в полумраке путь наружу, а она все еще ждала в окаменелой тишине чего-то, ждала и молилась, чтобы никто не потребовал выступления на бис.

Марионетки сыграли свою роль. Теперь — антракт. Антракт на целый год.

И ради этого какие-то престарелые чудаки вычурно наряжались и собирались здесь?

Кэтрин встала и быстро зашагала к дверям, боязливо косясь на занавес и надеясь, что он не раздернется вдруг с металлическим скрежетом. Минуя последний ряд, она отшвырнула с пути два деревянных стульчика. Пора домой. Найти дорогу из Магбар-Вуд — и все, хватит с нее кукол. Ее наверняка ждет Майк — он не позволит этой сучке Таре уехать без нее. Несмотря на его предательство, ей хотелось сейчас держаться за него. Как за тростинку. Как за последнюю… ниточку, что привязана к марионетке.

Глупый вопрос вдруг встал перед Кэтрин — отправлять ли антикварное платье Виолетты обратно, чтобы Эдит не имела к ней никаких претензий? Следом за ним еще один: а есть ли у Красного Дома почтовый адрес вообще? Надо полагать, да — письма в кабинете Мэйсона на то прямо указывали. Откуда-то в особняк доставлялась еда, значит, Магбар-Вуд и Красный Дом на самом деле существовали — вопреки ее худшим предположениям о заточении в сверх меры хорошо проработанной галлюцинации.

Нырнув в холод ночи, Кэтрин повела плечами. Переулок на всем своем протяжении вниз от церкви казался заброшенным, как и раньше. Свет не горел. Двери были закрыты.

Но толпа гостей-театралов никуда не делась. Старички кучковались вдалеке, где-то на соседней улице, которую надо было перейти, чтобы добраться до перегораживающего проезд столба и дороги из деревни. Народ толпился вокруг своей святыни. Стеклянный гроб был подсвечен чем-то снизу.

Когда она приблизилась, толпа поредела, но те, кто остались, явно ждали ее… Как когда-то подружки за воротами школы. Их взгляды украдкой сходились на ней. Холодок обвил шею и сполз по спине.

Тебе ничего не угрожает, стала увещевать себя Кэтрин. Просто старички, сельская глухопердь, заложники дурацкой традиции, которым давно уж ставят прогулы в дурдоме. А ты — просто дурочка, которую опоила одна безумная старуха и обокрала другая.

И, вполне возможно, это еще не все. Вполне возможно, финал еще только намечается.

Глотая слезы, Кэтрин сорвалась на бег.

На перекрестке три маленькие фигурки просто шагнули под своды одного из домов — и исчезли в какой-то прорехе в реальности, а не просто вошли в неосвещенный дверной проем.

Небо перестало быть небом. Низкое, давившее чуть ли не на затылок, оно являло собой просто фон, задник, обитый черной тканью.

Запоздалые театралы смотрели на нее во все глаза, пока она шла мимо, и бормотали — и она готова была поклясться, что все эти обрывки фраз были адресованы ей, что, общаясь меж собой, эти странные люди просто поддерживали иллюзию случайного разговора:

— Скоро кое-кого порешат-распотрошат…

— О да, пусть фарфор сольется с кожей. Хладный, теплая — похожи.

— Шагай, шагай… на деревянных колодках…

— … на маленьких башмачках…

— Шов клади! Чтоб наверняка…

— Иголке без работы скучно…

— За шею ухвати и холодной иглой выколи глаза…

— Шкуру просолить, личинок не пустить. Опилкой сухой набить…

— ДА ЗАТКНИТЕСЬ ВЫ УЖЕ! — прорычала она, так и не дойдя до конца улицы, и рванула в темноту, туда, где по памяти стоял полосатый столб, отмечающий границу Магбар-Вуд.

— Слушайтесь ее! — выкрикнул кто-то и захихикал.

По ту сторону барьера ничего не было. Ее руки полоскали пустоту.

Как будто сам мир, сама материя за пределами Магбар-Вуд перестали существовать. Опустив взгляд, Кэтрин не увидела собственных ног на щербатом дорожном покрытии.

И где же я? Я потерялась.

Я в каком-то другом мире, потерянная и ослепшая, под чужими звездами.

Где машина Тары? Где сам столб, на худой конец? Переулок казался теперь куда шире, чем это было попросту возможно.