И на удивленных глазах мужа и свекрови Виви Фэрли-Халм прошла через кухню, где престарелая кошка Розмари с юношеским задором грызла бараньи отбивные, а оттуда – прямо на вечернее солнце.

У мамы были ужасно короткие ногти. Нет, она их не обкусывала, но, по ее словам, во время уборки ей приходилось пользоваться едкими химикатами, и поэтому ногти ужасно слоились. И хотя она каждый вечер старательно мазала руки кремом, ногти ее оставались короткими и постоянно ломались. Она всякий раз чертыхалась, а затем просила: «Ой! Только не говори папе, что я такое сказала». И я, конечно, не говорила.

Иногда, если я хорошо себя вела, мама садилась рядом, брала мою руку, совсем как в салоне, втирала в ногти крем и подпиливала. А я хихикала, так как ужасно боялась щекотки. Потом мама показывала мне бутылочки с лаком, позволяя выбрать цвет, и аккуратно, чтобы не было потеков, красила мои ногти. После этого мне приходилось целую вечность сушить лак, а мама готовила какой-нибудь напиток, и я осторожно, чтобы не смазать лак, пила через соломинку.

Правда, перед уроками в школе лак приходилось снимать, но по вечерам и по выходным мама разрешала этого не делать. И уже в кровати я поднимала руки и любовалась своими пальцами, которые казались мне ужасно красивыми даже в темноте.

За день до смерти мама записалась в салон сделать накладные ногти. Мама показала, как это выглядит на картинке в журнале: ногти были действительно длинными, с белыми кончиками, под которыми не видно грязи, потому что настоящие ногти оставались внизу. Мама сказала, что всегда мечтала о длинных ногтях, и вот теперь, когда удалось скопить немного деньжат, ей хочется себя побаловать. Ее не слишком волновала модная одежда, или туфли, или стильные стрижки. Но вот красивые ногти были тем, что ей реально хотелось. Она даже разрешила мне пойти вместе с ней после школы, ведь я действительно была хорошей девочкой, и разрешила посидеть рядом, почитать книжку, и я обещала, что буду паинькой, а мама сказала, что она это знает, так как я ее радость.

И когда бабушка встретила меня после школы и сообщила, что мама умерла, я даже не заплакала, так как не поверила ни единому слову. Я решила, будто они что-то напутали, ведь мама отвела меня в театральный кружок, обещав зайти за мной, купить чипсов и потом попить вместе чайку. Но когда учительница ужасно расстроилась и заплакала, я поняла, что это не розыгрыш. И уже позже, оказавшись в бабушкиных объятиях, я спросила, что нам делать с маминой записью к маникюрше. Наверное, это было глупо с моей стороны, но я ужасно переживала, что мама уже не попадет в салон, хотя она так об этом мечтала.

Бабушка долго-долго на меня смотрела, и я подумала, будто она сейчас заплачет; по крайней мере, глаза у нее стали мокрыми. А потом она взяла меня за руки и сказала:

– А знаешь что? Мы постараемся привести в порядок ногти твоей мамочки, чтобы она выглядела красиво, когда попадет на небо.

В день похорон я не решилась посмотреть на маму в гробу, хотя бабушка говорила, что мама выглядела очень мило, как будто она мирно спит. Я спросила бабушку, получила ли мама свои накладные ногти, и бабушка ответила, что та милая дама из салона сделала ей ногти и вышло действительно очень красиво, поэтому если я ночью посмотрю на небо, то, возможно, увижу, как они сказочно мерцают. Я ничего не ответила, но подумала, что если у мамочки на небе нет никого, кому можно было бы помахать рукой, как я не раз делала, лежа в кровати, то там, по идее, не должны узнать, что она раньше убирала чужие дома.

Папа не умеет красить ногти лаком. Правда, я все равно собиралась его попросить, но так как пока я живу у бабушки, она обещала сделать это для меня, когда все немного уляжется. Бабушка постоянно плачет. Я часто слышу ее всхлипывания, когда она думает, будто я уже сплю. А вообще-то, она всегда старается говорить веселым голосом, если ей кажется, что я слушаю.

Иногда я тоже плачу.

Я ужасно скучаю по маме.

Стивен Арнольд утверждает, что мамины ногти уже не сверкают. Он говорит, что они стали черными.

На самом деле я больше не хочу красить ногти.

Когда Сюзанна была подростком, то в дни, подобные сегодняшнему, Виви говорила, что та все немного усложняет. Нет, ничего конкретного, собственно, ничего страшного, однако в такие дни Сюзанна просыпалась, будто окутанная невидимым черным облаком, с ощущением, что весь ее мир летит в тартарары и еще немного – и она разрыдается. В такие дни неодушевленные предметы непременно падали или взлетали в воздух: кусочек хлеба застревал в тостере, и приходилось раздраженно выковыривать его ножом; она обнаруживала, что течет труба в ванной, и, выходя, стукалась головой о низкую притолоку, а Нил, несмотря на обещание, забывал вынести мусор. В магазине деликатесов, куда Сюзанна по договоренности с Джесси забежала купить засахаренный миндаль как очередной «символ любви», она наткнулась на Лилиану, и пришлось спрятать коробку с миндалем в сумку, словно она, Сюзанна, магазинная воровка, каковой она себя и почувствовала, когда вышла из магазина, забыв заплатить. А вернувшись к себе, она подверглась атаке миссис Крик, которая сообщила с каким-то извращенным удовлетворением, что торчит тут уже битых двадцать минут, поскольку явилась попросить каких-нибудь ненужных безделушек для благотворительной распродажи в пользу пенсионеров.

– У меня нет ненужных безделушек, – твердо заявила Сюзанна.

– Ой, только не надо меня уверять, будто все, что у вас тут выставлено, исключительно для продажи, – глядя на витрину, осуждающе покачала головой миссис Крик.

После чего она как ни в чем не бывало перешла к рассказу о праздничных обедах с танцами в Ипсуиче, а также о том, как еще подростком вносила свою лепту в семейный доход, обшивая подруг.

– Когда я стала шить себе платья, то это был, можно сказать, «Новый взгляд», совсем как у Кристиана Диора, – заявила миссис Крик. – Пышные короткие юбки и рукав три четверти. На них уходила прорва ткани. Когда местные жители увидели такие платья, они были просто скандализированы. Видите ли, после войны нам приходилось экономить на всем, в том числе и на тканях. Тогда ведь вообще невозможно было ничего достать. Даже на купоны. Мы ходили на танцы в туалетах, сшитых из занавесок.

– Надо же, – заметила Сюзанна, включая свет в магазине и гадая, куда это запропастилась Джесси.

– Первое платье, которое я сшила, было из изумрудного шелка. Шикарный цвет, очень богатый. Совсем как одеяния Юла Бриннера в фильме «Король и я». Ну, вы знаете, о чем я?

– Не совсем, – отозвалась Сюзанна. – Кофе будете?

– Очень мило с вашей стороны, дорогуша. Я вовсе не против составить вам компанию. – Устроившись за столиком поближе к журналам, миссис Крик принялась вытаскивать из сумки какие-то бумажки. – У меня тут где-то есть кое-какие фото. Хочу показать вам, как мы выглядели. Я и моя сестра. В те времена мы постоянно менялись платьями. У нас были такие тонкие талии, что их спокойно обхватывали руками. – Миссис Крик тяжело вздохнула. – Мужскими руками, естественно. А у меня тогда вообще была осиная талия. Естественно, приходилось нещадно затягиваться в корсет, чтобы выглядеть соответствующим образом, но красота требует жертв, ведь так?