Мои родители изо всех сил старались вернуть нашу жизнь в нормальное русло. Через пару месяцев репортеры исчезли. Бесконечные походы в полицию наконец прекратились. Для всех в округе жизнь понемногу налаживалась. Для всех, кроме Лесс и меня. Казалось, с исчезновением нашей Хоуп мы утратили всякую надежду.

От этих отчаянных слов я проникаюсь чувством вины. Несчастье должно было повлиять на меня больше, чем на кого-то еще. Но я с трудом о нем вспоминаю. Для меня это было неприметное событие, которое тем не менее сильно подкосило Холдера и Лесли. Карен, уверенная и милая, сумела забить мне голову ложью о приемной семье, и у меня не возникало мысли о чем-то спрашивать. По словам Холдера, ребенок в таком возрасте верит, что взрослые честны, и даже не думает расспрашивать их.

– Я много лет ненавидела отца за то, что он отказался от меня, – шепчу я. – Не могу поверить, что она просто забрала меня у него. Как она могла? Как можно вообще это сделать?

– Не знаю, милая.

Я выпрямляюсь, потом поворачиваюсь и смотрю ему в глаза:

– Мне надо увидеть этот дом. Я хочу вспомнить что-то еще, а то почти ничего не помню, особенно его. Просто проехать мимо. Я должна.

Он гладит меня по руке и спрашивает:

– Прямо сейчас?

– Да. Пока не стемнело.

За всю поездку я не произношу ни слова. У меня пересохло во рту и все тело напряжено. Мне страшно. Боюсь увидеть дом. Боюсь, что отец окажется дома. Пока я еще не хочу его видеть – только место, где жила до похищения. Не знаю, поможет ли это вспомнить, но уверена: иначе не обойтись.

Холдер сбавляет скорость и съезжает на обочину. Я смотрю на дома по ту же сторону улицы, боясь повернуться и взглянуть в другую.

– Приехали, – тихо произносит он. – Непохоже, что там кто-то живет.

Я медленно поворачиваю голову и смотрю из его окна на первый дом, в котором жила. Уже поздно, надвигаются сумерки, но небо еще достаточно светлое, и я без труда различаю здание. Оно кажется знакомым, однако нигде не екает. Дом выкрашен темно-коричневой краской, и этот цвет мне совершенно непривычен. Словно читая мои мысли, Холдер объясняет:

– Раньше он был белым.

Я поворачиваюсь лицом к дому, напрягая память. Пытаюсь представить себе, как вхожу в дверь и попадаю в гостиную, но не могу. Ощущение, будто стерто все, что касается этого дома и жизни в нем.

– Почему я помню твои гостиную и кухню, а свои – нет?

Холдер не отвечает, так как знает, скорее всего, что меня не очень интересует ответ. Он только накрывает мою руку своей, пока мы неотрывно смотрим на два дома, навсегда изменивших наши жизненные пути.

– Твой папа устраивает тебе дни рождения? – спрашивает Лесли.

– Мы не отмечаем мой день рождения.

Лесли хмурится, потом садится на мою кровать и берет с подушки коробку без обертки:

– Это подарок на день рождения?

Я отбираю коробку у нее и кладу обратно:

– Нет. Папа все время покупает мне подарки.

– Ты будешь ее открывать?

– Нет, не хочу, – мотаю я головой.

Она складывает руки на коленях и вздыхает, потом оглядывает комнату:

– У тебя много игрушек. Почему мы никогда здесь не играем? Всегда ходим ко мне, а у нас скучно.

Я сажусь на пол и беру туфли. Я не говорю ей, что ненавижу свою комнату. Не признаюсь, что ненавижу свой дом. Не объясняю, что мы ходим к ней, потому что там я чувствую себя в большей безопасности. Я зажимаю шнурки в пальцах и придвигаюсь ближе к ней:

– Можешь завязать?

Она берет мою ногу и ставит к себе на колено:

– Хоуп, тебе пора научиться завязывать шнурки. Мы с Дином в пять лет научились. – Она опускается на пол и садится передо мной. – Смотри, – говорит она. – Видишь этот шнурок? Держи его вот так.

Она вкладывает шнурки мне в руки и показывает, как вдевать и затягивать. Два раза я завязываю их с ее помощью, после чего она распускает их и велит завязать самой. Я стараюсь вспомнить, как она учила. Пока я тружусь, она встает и подходит к комоду.

– Это твоя мама? – Она берет фотографию.

Я смотрю на снимок, потом перевожу взгляд на свои туфли:

– Ага.

– Ты скучаешь по ней?

Я киваю и пытаюсь завязать шнурки, а не думать о том, как сильно я тоскую по маме. Я очень скучаю.

– Хоуп, у тебя получилось! – пронзительно кричит Лесли. Она садится на пол и обнимает меня. – Ты сделала это сама. Теперь ты умеешь завязывать шнурки.

Я опускаю взгляд на туфли и улыбаюсь.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

19 часов 10 минут

– Лесли научила меня завязывать шнурки на туфлях, – шепчу я, не сводя взгляда с дома.

Холдер смотрит на меня с улыбкой:

– Ты помнишь, как она тебя учила?

– Ага.

– Она так гордилась этим, – говорит он, снова глядя на другую сторону улицы.

Я берусь за ручку и открываю дверь, потом выхожу из машины. Становится прохладно, я достаю с переднего сиденья толстовку с капюшоном и натягиваю ее через голову.

– Что ты делаешь? – спрашивает Холдер.

Я знаю, он не поймет, да и я не хочу, чтобы он отговаривал, поэтому, не ответив, я закрываю дверь машины и перехожу улицу. Когда вступаю на лужайку, он окликает меня, находясь в двух шагах позади.

– Холдер, мне нужно увидеть мою комнату.

Я продолжаю идти, каким-то образом точно зная, с какой стороны дома заходить, хотя никаких конкретных воспоминаний о планировке у меня нет.

– Скай, не надо. Там никого нет. Слишком рискованно.

С шага я перехожу на бег. Одобряет он или нет, все равно сделаю по-своему. Достигнув окна, которое, как я уверена, относится к моей бывшей спальне, я оборачиваюсь и смотрю на Холдера:

– Я должна. Там вещи моей матери, которые мне нужны. Знаю, Холдер, ты не хочешь, чтобы я это делала, но мне надо.

Он опускает руки мне на плечи, с тревогой глядя на меня:

– Скай, вламываться нельзя. Он коп. Что ты задумала: разбить, на фиг, окно?

– Этот дом формально по-прежнему мой. И это не будет взломом, – отвечаю я. Хотя он говорит дело. Как я попаду внутрь? Я сжимаю губы и задумываюсь, потом щелкаю пальцами. – Скворечник! На заднем крыльце есть скворечник, и в нем ключ.

Повернувшись, я бегу на задний двор. Там действительно есть скворечник, и это повергает меня в шок. Просунув пальцы внутрь, я нахожу ключ. Память – это нечто непостижимое.