– Отлично выглядишь, принцесса. Так бы и зажал где-нибудь в уголке, – ухмыляется Матвей.

– Ты тоже сегодня отлично выглядишь, волчонок, – отвечаю ему я, и он морщится, как будто я подсунула ему лимон. – Сладкий волчонок! Так бы и съела, – продолжаю я со смехом, и он морщится так, словно количество лимонов увеличили до трех. Не любит подобных сопливых нежностей. Его удел – страстные объятия, дрожь по телу от откровенных касаний и дразнящие прикосновения языка и губ.

– Как насчет господина? – спрашивает Матвей. Если тебе приспичило как-нибудь называть меня, то это отличный выбор.

Сегодня моя очередь устраивать свидание. И я зову Матвея в Третьяковскую галерею – мне хочется познакомить его с миром искусства. Когда он только слышит об этом, уголки его губ нервно дергаются, но он не спорит со мной. Только говорит:

– Ты мстишь мне за прыжок.

– Нет, что ты. Я не умею мстить. Я же ангел, отвечаю я.

А он спрашивает со вздохом, сколько времени мы там проведем, – до картин ему абсолютно нет дела, хотя мои он все время хвалит.

Я понимаю, что долго Матвей в музее не выдержит, и заранее составляю список картин, которые должна показать ему. Я хочу донести до него важность искусства, которым я занимаюсь, и мечтаю, что однажды его душа почувствует все то, что чувствую я. Наверное, это утопично, но по-другому я не могу. Максималистка же. Это хорошее оправдание для всего на свете.

Мы едем в главное здание, где находится коллекция русского искусства до начала XX века. Это будний день, толп туристов нет, и мы довольно быстро оказываемся внутри.

– Сегодня ты культурно обогатишься, – объявляю я ему, сверяясь со схемой залов на сайте музея.

– Что-то я сомневаюсь, принцесса, – задумчиво отвечает Матвей. – Ты уверена, что мы хорошо проведем время?

– Конечно. – Я беру его за руку и уверенно веду за собой. – Мне столько нужно тебе показать!

– Можешь показать грудь, – ухмыляется он. И его взгляд останавливается на моей блузке. – Я буду смотреть на нее несколько часов подряд. А если ты дашь мне ее потрогать, возможно, испытаю катарсис.

– Что ты несешь, глупый, – смеюсь я и чувствую на себе осуждающий взгляд смотрительницы.

– Правду. Может быть, это моя мечта, – мрачно отвечает он и идет следом за мной. Сегодня я держу его за руку.

Мы не осматриваем все картины – иначе застрянем здесь надолго, но я успеваю показать Матвею важные для меня полотна: «Троицу» Рублева, «Явление Христа народу» Иванова, «Утро в сосновом лесу» Шишкина, «Над вечным покоем» Левитана, «Неравный брак» Пукирева, «Богатырей» Васнецова… Айвазовского, Репина, Сурикова… Картин много, времени мало, а Матвей и вовсе один.

Он абсолютно нетворческий человек. Скорее человек логики и здравого смысла, заточенный на достижение результата во всем. И я боюсь, что картины оставят его равнодушным. А ведь это моя стихия, мой глоток свободы.

Алиса говорит, что характер человека можно понять по той музыке, которую он слушает, а я считаю, что гораздо глубже его можно определить по картинам, которые произвели на него впечатление.

Матвей осматривает знаменитые полотна сухим взглядом, слушает меня, запоминает что-то и послушно идет следом. Мне кажется, что Матвею все равно, однако неожиданно находится то, что ему нравится. «Апофеоз войны» Василия Верещагина. Пирамида из человеческих черепов на фоне выжженной степи, над которой вьются черные вороны. От этой картины веет жутью, жаром и правдой. Человеческой жестокости и жадности нет предела.

– Сильно, – говорит Матвей.

– Нравится? – спрашиваю я.

– Пугает. Слишком много смертей. Ради чего? вдруг спрашивает он.

– Ради денег и власти.

– Но стоит ли оно того, Ангелина?

Я медленно качаю головой:

– Жизнь человека стоит гораздо больше.

Его кофейные глаза пронзают меня.

– Кто-то уносит чужие жизни и за куда меньшую цену. Нет ничего хуже, чем убийцы, безнаказанно разгуливающие по свету.

Он говорит это с таким презрением, что кажется, будто каждое слово, каждый звук пропитаны ядом.

Эти слова выворачивают меня наизнанку, и впервые за долгое время я чувствую страх и ненависть к самой себе. Я осталась безнаказанной. Зачем только я это сделала? Я вспоминаю то, что произошло три года назад, и на мгновение мне кажется, что мое лицо покрывается мелкими трещинами. Я не хочу рассыпаться вновь.

Матвей внимательно наблюдает за мной, словно изучает реакцию.

– Что с тобой, принцесса? – вкрадчиво говорит он.

– Это так страшно, – отвечаю я, глядя в пустые глазницы скалящегося черепа на картине. – Я даже думать об этом не хочу. Идем дальше.

Еще Матвею неожиданно нравится живописное полотно пера Максимова «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу». Он долго рассматривает эту картину, пытаясь уловить выражение лиц всех изображенных на ней людей, а я наблюдаю за его лицом и украдкой улыбаюсь.

– Что? – поворачивается он ко мне. – Почему ты на меня так смотришь? Я не собираюсь срывать со стены картины и бежать к выходу.

– Ты красивый, когда рассматриваешь картины, признаюсь я.

– А все остальное время урод? – приподнимает он бровь.

– Нет, но рядом с картинами ты особенно красив. Как никто на свете. Ты рассматриваешь их с видом знатока, и мне кажется, будто ты умный. А мозг – это самое сексуальное в мужчине, – лукаво говорю я.

– То есть я зря хожу в зал? – смеется Матвей. Может быть, мне заняться шахматами и прокачивать мозг, а не тело?

– Можешь заниматься и тем и другим, – разрешаю я.

– Спасибо, принцесса. – И он обнимает меня.

Мы стоим перед огромным полотном и рассматриваем его вместе. Это непередаваемое ощущение, но отдаться полностью ему я не могу. Мою спину терзает чей-то взгляд.

А потом мы приходим в зал Врубеля. Нас встречает «Принцесса-греза», грандиозное панно в стиле модерн. Оно чудесно, но первым делом я хочу показать Матвею «Царевну Лебедь», мою любимую работу художника, однако он не ждет меня, а идет к «Демону сидящему». Останавливается перед ним и замирает, сосредоточенно разглядывая.

Я неслышно подхожу к нему, беру под руку и тоже смотрю на картину. Каждый раз, когда я вижу демона, сидящего, сцепившего мощные руки, в окружении цветов, то слышу рассыпчатый звон стекла, тихий шорох гаснущих звезд и чувствую холод измученной бездны.

– Я знаю эту картину, – говорит Матвей, не сводя с нее взгляда. Мне кажется, его как магнитом тянет к этому полотну, от которого исходит сила. Ему хочется прикоснуться к рукам демона, понять, что он видит, почувствовать спиной отблески далекого красного заката.

– Неудивительно, – хмыкаю я. – Она безумно известна.