– Почему она так странно нарисована?

– Написана, – мягко поправляю его я. – Врубель использовал не кисти, а мастихин. Это такая тонкая стальная лопатка. Он делал крупные мазки, и кажется, будто холст соткан из кристаллов и граней. Будто это имитация мозаики. Помнишь поэму Лермонтова? Где демон влюбился в княжну Тамару, но едва только она обняла его, как погибла. Врубель создавал иллюстрации к ней, а потом нарисовал три картины… Это первая. Каким тебе кажется демон? – спрашиваю я неожиданно для самой себя.

– Теперь ты проверяешь меня? – хмыкает Матвей. – Смогу ли я распознать то, что хотел изобразить художник, да? Это маленькая месть за тот мой маленький эксперимент?

– Нет, конечно. Мне просто интересно. Все видят демона по-разному. Скажи, каким его видишь ты?

– Печальный, властный, благородный, сильный, – задумчиво отвечает Матвей. – Возможно, изначально он был добрым, но зло в нем победило.

– А почему он печален? – продолжаю я.

– Неприкаянный. Слишком устал творить зло. Это действительно сложно. И зло уже надоело, и к свету невозможно вернуться. Он никогда не забудет своих грехов.

Матвей почему-то убирает мою руку, и его холод и меланхолия обжигают меня. Я не чувствую обиды, мне почему-то становится жаль его, и я понимаю, что еще совсем не знаю этого человека, но я хочу раскрыть его душу, вывернуть наизнанку и чувствовать его так же, как и себя.

Я обнимаю его – не могу ничего с собой поделать. Он сам вдруг напоминает мне демона, могущественного мятежника, глубоко страдающего и отрешенного. Может быть, за это я слишком сильно его люблю? Впервые, стоя у «Демона сидящего», я вдруг понимаю, что это точно любовь. Я люблю Матвея так безудержно, что готова ради него на многое. Но могу ли я стать его личной Тамарой? И что тогда меня ждет?

«С-с-смерть», – вдруг слышу я шепот спрятавшегося во мне демона. Моего демона. Он почуял собрата и смог прорваться сквозь блок сознания. «Сгинь, тварь», – думаю я про себя.

– Почему Врубель часто писал демонов? – все так же не отрывая взгляд от картины, задумчиво спрашивает Матвей. – Я слышал, что в конце жизни он сошел с ума. Они завладели им? Он стал одержимым?

– Глупости, – отмахиваюсь я. – Любому художнику хочется на сто процентов проработать какой-либо образ, и это обычное дело – возвращаться к этому образу несколько раз. А что касается его психического состояния… Он был болен сифилисом, а эта болезнь поражает нервную систему.

– То есть никакой мистики?

– Никакой, – отвечаю я.

– А как же легенда о мастере, продавшем душу дьяволу? – спрашивает Матвей.

– Это всего лишь легенда. Ты бы продал свою душу? – задаю я странный вопрос.

– Я уже продал, – не менее странно отвечает он.

Блеск в глазах тускнеет. Какое-то мгновение он остается серьезным, потом смеется. Его шутки на эту тему мне не нравятся.

– А ты бы продала?

– Для чего? – тихо спрашиваю я.

– Чтобы стать счастливой.

– Без души? – усмехаюсь я. – Это как?

– Действительно, – снова становится смешно Матвею. – Как же? Так или иначе, у многих уже давно нет души. Вместо нее сидят эти самые демоны.

Демон, заточенный в глубинах моей души, согласился бы с ним. Но он больше не смеет вылезать наружу. А мне в голову вдруг приходит странная мысль. Что, если дело в том, что он чувствует демона, сидящего в Матвее, и просто боится его?

Я по-новому смотрю на своего парня. Оценивающе. Пытаюсь уловить присутствие его демона – вдруг получится? Но ничего не вижу. Наверное, я ошибаюсь. Такой, как мой Матвей, изведет даже демонов. Он ловит мой взгляд.

– Что? – спрашивает Матвей, чуть приподняв бровь.

– Ты подкинул мне интересную идею. В каждом из нас есть свой демон. И Врубель предлагает нам посмотреть не на его демона, а на своего. Демона внутри себя.

– Абсолютно верно, – раздается вдруг за нашими спинами знакомый мужской голос. – Это не абстрактная злая сила, это мятежный дух. Воплощение бунта.

Внутри все обрывается. Кровь становится густой ртутью. Сердце – осколком метеорита. Голос, который я клялась никогда не забывать, возвращается в мою жизнь. Мы оборачиваемся и видим молодого мужчину лет двадцати семи. Среднего роста, хрупкий, одухотворенный. Его льняные волосы собраны в низкий хвост, на тонком лице двумя звездами сияют темно-васильковые глаза, на узких губах играет полуулыбка.

На нем широкий джемпер и штаны цвета марокканской ночи – такого же цвета, как и одеяние демона. Случайность ли это? Не знаю. Он улыбается шире – светло и радостно, будто мы его старые друзья. А я и шевельнуться не могу. Смотрю на него как приговоренная, и внутри все крутит и плавится. Ртуть обжигает вены. И каждая звезда, которую я зажигала в себе, как свечи, все эти долгие три года, гаснет. Одна за одной.

Нет, только не он. Пожалуйста, я умоляю, только не он. В моей голове звучат колокола. Мрачно, торжественно, все громче и громче.

– Врубель говорит, что демона путают с чертом и дьяволом. А знаете, как переводится «демон» с греческого? «Демон» – значит бог, дух, божественное определение. – Он подходит к нам все ближе и ближе, и мне становится все хуже и хуже. – Это следующие после самих богов. Это олицетворение вечной борьбы человеческого духа, который не в состоянии усмирить свои страсти. Неповторимый, притягательный демон сидит не напротив нас. Он сидит внутри. – Васильковые глаза смотрят на меня так мягко и улыбчиво, что мне становится дурно. На шею накинута удавка, сотканная из ужаса, и она душит меня. – Мы все демоны. Только не все хотят признавать это. Добрый день, – наконец говорит этот человек и протягивает руку Матвею.

– Здравствуй, Габриэль. Не ожидал тебя здесь встретить.

Матвей уверенно пожимает его руку, а я, делая шаг в сторону, теряю сознание. Вот как его зовут. Габриэль.

Я остаюсь во мраке и слышу, как хлопают крылья падшего ангела. Слышу его ласковый грустный голос: «Просто выбери – от твоего выбора зависит человеческая жизнь. Ты должна сделать выбор, Ангелина. Это только твой выбор, милая, только твой. Видишь, легко стать убийцей. Не плачь, пожалуйста, иначе я буду плакать вместе с тобой». И слышу, как затихает море в моих запястьях.

Мне невыносимо больно. Страшно. Только бы Матвей ничего не узнал. Только бы… Только…

И мрак взрывается.

Я открываю глаза. надо мной потолок тридцать третьего зала. Кажется, я лежу на полу, а рядом со мной стоит на коленях Матвей и хлопает меня по щекам. Его лицо сосредоточенно, но в глазах – отблески страха. Вокруг собираются люди, стоящие в зале. Кто-то предлагает вызвать скорую.

– Ангелина! – говорит Матвей, видя, что я пришла в себя. – Что с тобой? Где болит?

– Все хорошо. – Мой голос похож на шелест.