На то есть причины. С одной стороны, можно сказать, что даже обладатели самой сильной воли на свете будут искать доказательства, чтобы дискредитировать чужую точку зрения или придумать предлог поступать так, как им заблагорассудится, – как это делают антиваксеры, отрицатели изменения климата и теоретики заговора 11 сентября, – также верно, с другой стороны, что клики, свайпы и касания сделали проще, чем когда-либо прежде, не только возможность замалчивать факты, но и полностью их вычеркивать, делать вид, что их не существует.

Но я думаю, что есть кое-что еще, – еще один фактор, способствующий нарастанию волны отрицания, росту количества фейковых новостей и всплеску субъективной объективности, который больше говорит о вопросах идентичности, чем о проблемах умышленного сокрытия информации в онлайн-среде или аппетита к правдоподобному и сенсационному. Дело в том, что наличие линии или границы не просто создает различия. Оно их усиливает.

Рассмотрим выдающийся вклад социального психолога Анри Тэшфеля в развитие человеческих знаний, о котором мы говорили в десятой главе. Как заставить группу людей, которые никогда раньше не встречались, испытывать друг к другу неприязнь? Исследователь обнаружил, что решение было чрезвычайно простым. Нужно разделить людей на две произвольные группы и дать каждой группе время, чтобы «настояться». Очень скоро люди начнут проявлять фаворитизм по отношению к членам своего сообщества и будут противопоставлять себя членам другой группы. Наша потребность в «племени» настолько древняя и глубокая, что даже эти так называемые минимальные группы способны сделать нас лояльными друг другу.

В наши дни с распространением хештегов, онлайн-форумов и социальных сетей минимальные группы имеют привычку возникать повсюду, а наши очень отзывчивые кнопки групповой лояльности постоянно используют. Часто психологический клей, удерживающий такие группы вместе, представляет собой неприязнь или антипатию к определенному убеждению, личности или идеологии. Но даже в случаях, когда это не так, одно не подлежит сомнению. Сейчас сосуществует больше групп, чем когда-либо в нашей истории. Это означает, что групповая идентичность никогда не была более заметной или важной и никогда ее так сильно не зажимали в тиски.

– Социальная идентичность заключается в различии, – заметил французский философ и антрополог Пьер Бурдье в своем опусе 1979 года «Различение»[113]. – И это различие выявляют при сравнении с чем-то наиболее близким, но представляющим величайшую угрозу.

Это чувство идентичности может проявить себя где угодно. Например, его можно ощутить, столкнувшись с разделительной линией. Возьмем музыкальный стриминговый сервис Spotify. На момент написания книги у Spotify есть более 4000 категорий и подкатегорий для музыки – от нинтендокора (жанр, подразумевающий наложение грубых гранжевых риффов на саундтреки олдскульных видеоигр) до порно-грайнда, поджанра грайндкора (конвульсивной смеси дэт-метала и хардкор-панка). Думаю, вы поняли суть: мы, люди, руководствуемся различиями. Компьютеру будет сложно уловить разницу между двумя взаимозаменяемыми формами музыки, в то время как люди будут увлеченно ломать голову над категоризацией.

Мы, социальные существа, все чаще сталкиваемся с фундаментальной проблемой по мере того, как гравитационное притяжение интернета все теснее сближает нас: мы видим чрезмерное разделение на идентичности и переживаем сопутствующую ему «тревогу идентичности». И чем больше нюансов и градаций между личностными брендами, тем сильнее усиливается чувство идентичности, которое у нас есть. И тем сильнее наше желание поддерживать ее. Вместо того чтобы приспосабливаться к нравам и нормам общества, даже если совершенно очевидно, что мы находимся в явном меньшинстве, мы прибегаем к обратному. Мы упрашиваем общество идти с нами в такт.

В октябре 2018 года студенты Манчестерского университета проголосовали за то, чтобы наложить вето на аплодисменты и заменить его британским жестовым эквивалентом «безмолвных джазовых рук», чтобы поддержать людей с аутизмом, сенсорными проблемами или глухотой. Год спустя их коллеги из Оксфордского университета последовали их примеру. В ноябре 2019 года профсоюз актеров Equity выпустил новые инструкции по поэтапному отказу от использования фразы «леди и джентльмены» в британских театрах в пользу гендерно-нейтральной терминологии, чтобы стать ближе трансгендерным актерам и зрителям.

Месяц спустя, в декабре, руководители авиакомпании easyJet сделали то же самое после того, как один из пользователей Twitter назвал авиакомпанию трансфобной. «Дорогой @easyjet, вы участвуете в каком-то соревновании, чтобы узнать, насколько сильно вы можете усилить гендерную бинарность? – написал доктор Энди Фугард, транс-лектор по методам исследования социальных наук в Биркбек-колледже Лондонского университета. – “Дамы и господа, парни и девушки” отдают сегрегацией на “леди и джентльменов”. Отбросьте так же и сэр, и мадам. Такая огромная организация, как ваша, должна добиваться большего». В течение 24 часов easyJet учла предложения доктора Фугарда и выпустила соответствующие рекомендации как для пилотов, так и для бортпроводников.

Сейчас идентичность востребована больше, чем когда-либо в истории. Ее нужно защищать, и за нее нужно бороться.

Чтобы более четко показать эту сложную, противоречивую взаимосвязь между «сжатием» идентичности и ее защитой, давайте вернемся к теме музыки. Представьте, что вы нота: A, B, C, D, E, F или G. Попытайтесь представить, как однажды вас впервые выделили из бесконечного потока звуков и присвоили вам ярлык – D, например. Вы, наверное, чувствовали себя вполне комфортно в своей уникальной семиступенной коже. У вас была C с одной стороны и E с другой, но между вами было достаточно места для гармонических маневров, чтобы вы чувствовали себя относительно уверенно в своей идентичности. Вам не нужно было бороться за то, чтобы вас услышали. Люди знали, как звучит C. И они знали, как звучит Е. И эти звуки отличались от вас.

Но затем пришли диезы и бемоли, полутона, а вместе с ними – и диатоническое разнообразие. C-диез находится между вами и C с одной стороны, в то время как E-бемоль занимает пространство между вами и E с другой. Внезапно вы начинаете нервничать. Вы думаете, что эти новые ребята на районе слишком близко к вам, и вы не чувствуете себя комфортно. Они вторгаются на вашу территорию, и вы чувствуете тревогу, потому что не уверены, что люди продолжают вас узнавать.

– Мне придется сконцентрироваться на том, чтобы быть собой, гораздо сильнее, чем раньше, – думаете вы. – Теперь, когда на сцене появились эти новички, мне нужно осторожнее ступать на свою частоту.

А потом происходит катастрофа: вы узнаете, что появилась четверть тона. Ходят слухи, что вокруг Леванта и срединных районов Аравийского полуострова тянется странное новое племя экзотических, местных нот, которые не идентифицируют себя ни как диезные, ни бемольные, ни как мажорные, как минорные, а как что-то среднее. Теперь вы действительно забеспокоились. Вы задаетесь вопросом, что произойдет, если эти трансгармонические иммигранты начнут свой путь сюда. Что, если ваше наследие будет уничтожено, как и у ваших шести коллег по мажорности? Все эти разговоры о том, что в музыкальном пространстве найдется место для всех, – полная чушь. Все и так забито под завязку. Вам, мажорным, придется объединиться и выступить. То, что делают диезы и бемоли, полностью зависит от них, но, если они будут умны, они последуют вашему примеру. Потому что, не забывайте, это они все начали…