Это становится реальностью

Недавно я встретился с Домиником Абрамсом, психологом, стоящим за исследованием оптических иллюзий. Давным-давно, когда я был студентом, Доминик был моим наставником, и мы поддерживали связь на протяжении многих лет. Мы устроились в кафе недалеко от торгового центра рядом с Британской академией в Лондоне, где он является вице-президентом отдела социальных наук. Я рассказал ему свою теорию модифицированного когнитивного диссонанса, рассказал об уничтожении фактов на алтарях точной идентичности, и он сделал достаточно мудрых кивков, чтобы я смог предположить, что наткнулся на что-то интересное.

Но что с этой информацией делать? Если мы продолжим делить реальность на фрагменты, в конечном итоге все будет одновременно и реальным, и нереальным. Мы попадем в антиутопию «1984» Джорджа Оруэлла, только по совершенно другим причинам. Автономная децентрализованная реальность так же плоха, как и ее авторитарный, поддерживаемый государством аналог. Чтобы реальность могла свободно существовать, она должна быть демократичной.

– В основе проблемы лежит гигантский парадокс, – объяснил Доминик. – Мы по своей сути социальные существа, чья социальная природа заставляет нас вести себя антисоциально. Чтобы остановить волну постправдивой революции, остановить распространение дезинформации, фейковых новостей, нам нужно понять, почему люди вообще присоединяются к группам. Подумать о причинах, по которым мы поклоняемся тому или иному богу, поддерживаем ту или иную команду, голосуем за республиканцев или демократов, консерваторов или либералов.

Эти причины не изменились со временем. Они были такими же на протяжении веков, тысячелетий, вплоть до доисторических времен. Да, нам нужны безопасность и статус. Да, нам нужно принадлежать чему-либо. Но мы также должны быть правы. Или, по крайней мере, мы должны суметь убедить себя в собственной правоте. Нам нужно, чтобы вокруг было достаточно людей, которые думают и чувствуют одинаково, – это позволит создать впечатление, что наше восприятие мира, наши отношения и действия, наши убеждения и поведение являются правильными, добродетельными и адекватными в любой ситуации.

Итак, нам нужно каким-то образом найти способ удовлетворить эти потребности, но сделать это таким образом, чтобы не создать межплеменной напряженности, не напирать на противопоставление «нас» и «их».

Я согласился с Домиником. Проблема была в том, что никому еще не удавалось добиться такого. Потому что суперрамка «мы или они» стара как море и небо. Человечество не может от нее просто взять и отказаться. Более того, захотим ли мы это сделать? Да, мы сможем избавиться от фанатиков и необъективности. Но в то же время мы потеряем Олимпиаду, The Beatles, Брексит и «Евровидение».

Мы лепим то, кем мы являемся, отбрасывая то, кем мы не являемся. Где мы проводим грань между теми, кто демонстирует групповое расстройство идентичности[115], и теми, кто «приемлемо предвзят», но не клинически пристрастен? Как нам достичь золотой середины среди разнообразия племен, как обойтись минимальным количеством конфликтов, как избежать путаницы?

На эти вопросы невозможно ответить. Как и невозможно понять, кто должен принять решение, сколько у человечества должно быть категорий идентичности и где между ними провести границы. Это должны сделать правительства? Суды? Политические институты? Если бы Оруэлл был сегодня с нами и работал над «2084», была бы в обществе возможного будущего не только полиция мыслей, но и полиция категорий?

В Великобритании во время кризиса на фоне пандемии в 2020 году мы столкнулись с одной из самых серьезных дилемм. Что каждый из нас должен сделать: увеличить масштаб картины и думать только о себе, своем удобстве и благополучии или же посмотреть на общую картину и принять во внимание стариков и другие уязвимые группы общества? Правительство, в конце концов, решило все за нас и ввело строгие правила относительно социальной дистанции, режима рабочей занятости, количества покупок в магазинах. Другими словами, парламент национализировал наши личные видоискатели и твердо выставил их на панораму. Эти меры оказались в целом эффективными. Когда «они» замолчали, а воинственный эгоизм угас, в экзистенциальном эфире осталась только одна, единственная, непоколебимая нота идентичности – «мы»[116].

Но помогли ли эти меры проявить нашу лучшую натуру, или же мы, как мог бы предсказать «Флипноз», непреднамеренно выстрелили серебряной пулей влияния из личного интереса, вопрос спорный. На ранних этапах кризиса, когда вирус только начинал распространяться, Джим Эверетт, один из коллег Доминика по Кентскому университету, провел исследование, чтобы выяснить, какой тип сообщения может быть наиболее эффективным в обеспечении соблюдения людьми руководящих принципов, установленных правительством. Как выяснилось, лучше всего работали те послания, в которых призывали к чувству долга, подчеркивали необходимость проявить ответственность, чтобы обеспечить безопасность друзей или семьи. А вот неэффективными оказались сообщения, в которых более четко фокусировались на моральных аспектах принятия «новой нормы» или на последствиях непринятия этих мер для всего общества.

Но в исследовании не рассмотрели один вид сообщения: послание, которое отражало бы социальные издержки для индивидуума, с которыми бы он столкнулся, если бы игнорировал требования правительства: неодобрение, пристыжение, остракизм[117]. Я подозреваю, что это сообщение могло бы быть самым сильным. Его можно было бы использовать для создания текстов, которые правительство Великобритании разослало всем пользователям мобильных телефонов, чтобы предупредить о введении ограничений. Когда все в курсе, не может быть никаких жалоб или оправданий[118]. Чем больше в нас «мы», тем выше цена примыкания к «ним».