Милнер раскуривал сигару.

– А как поживает наша Люси?

– Вполне успешно. Собирается искать работу, как ее подруга Элисон.

– Люси не придется работать. Она станет подарком для любого человека. Она будет леди для удовольствия, в старом довоенном стиле.

Капитан снова опустился в свое кресло. Ему хотелось раскурить трубку, но он не желал доставлять удовольствие Милнеру.

– Люси вполне может найти себе какое-то занятие.

Он пристально посмотрел на своего врага, принявшего обличие друга.

– Ты опустошил меня, Милнер. У меня ничего не осталось. А это значит, что ничего нет и у Люси.

Милнер, сидевший в большом кресле, подался вперед всем телом. Сигару он держал небрежно, как человек достаточно состоятельный, который может позволить себе догореть ей до конца, а потом выбросить в камин.

– У Люси будет все, если только ты позволишь мне предложить ей это.

Интуитивно капитан сразу понял, что подразумевает Милнер. Но полностью не мог в это поверить.

– Ты хочешь предложить девушке какое-то место?

– Вряд ли девушке, но дело не в этом. Я отнюдь не мечтаю трудоустроить Люси.

– Тогда ты имеешь в виду брак между Люси и Родни?

Надежда заставила капитана напрячь голос. Все, что Милнер вытянул из него, он вложил в свой бизнес. Со временем этот бизнес перейдет к Родни. Если же Люси и Родни поженятся…

Милнер поднял сигару почти до самых губ и затем рассмеялся. Он несколько раз основательно затянулся дымом, покачивая головой и едва веря в глупость своего старика-собеседника.

– Взгляни на меня. Я все еще достаточно молод. Мне сорок пять лет, я в самом соку. Люси слишком хороша для Родни. К тому же между ними нет никаких романтических чувств.

– Этого не будет, Милнер. Забудь… – негромко проговорил капитан.

Он знал то, чего не мог знать Милнер. Каждый раз, когда Люси слышала шаги Милнера по лестнице, когда раздавался стук его звонка, всегда ею безошибочно различаемый, она сломя голову убегала наверх к старухе и оставалась там до его ухода.

– Люси не видит тебя в этом качестве и никогда не увидит.

– А зачем шептать? Или ты боишься, что я расскажу ей правду о-чем-ты-знаешь? Да я не скажу ни словечка, если она будет моей. Я стану лелеять и защищать ее.

Не успев сдержать себя, капитан произнес:

– Как ты лелеял и защищал свою жену.

– Ну, ты и сказал, дружище. Это же совсем другое. Люси – нечто совсем другое. Скажи хотя бы, что подумаешь. Я всегда буду заботиться о ней. А также и о… ну, о своем дедушке-тесте, которым ты станешь. Поверь мне. Я бы прекратил все иски. И компенсировал бы все потери.

Капитан медленно поднялся из кресла. Достал из банки прядь табака, смесь легкого вирджинского и латакии, которая всколыхнула в нем так много воспоминаний. И начал набивать этой смесью трубку.

– Люси никогда не согласится.

– Ты меня знаешь, – негромко произнес Милнер. – Я всегда получаю то, что хочу. Я стал бы за ней ухаживать, но мне надо, чтобы ты был на моей стороне.

Капитан почувствовал, как натянулась вся его кожа. Он никогда от этого не освободится. Это будет тянуться до самой могилы. Но выражение его лица ничем не выдало всю глубину его страданий.

Милнер продолжал говорить энергично, подавшись вперед, нажимая на один и тот же пункт:

– Не надо так смотреть на меня. Этот будет последнее, что я у тебя попрошу. От этого зависит все.

Лондон, 1903 год

Демобилизовавшись из армии, капитан Уолфендейл снял в Блумсбери[68] комнаты для себя и своего верного денщика, сержанта Лэмптона. План был таков: капитан отложил достаточную сумму, чтобы перекупить табачную лавку на углу у уходящего на покой прежнего хозяина. По мнению капитана, это станет куда лучшим приобретением, чем золотая шахта в Южной Африке. Мужчины могут прожить без золота, но не курить они не могут.

Каждый день Лэмптон навещал хозяина лавки и беседовал с ним, узнавая все больше о достоинствах различных смесей легкого вирджинского табака, восхитительной латакии и щепотках кое-чего с верхней полки. Аляповатая устаревшая витрина лавки наполняла Лэмптона новыми идеями.

Возвращаясь обратно на квартиру, он дивился длине своей тени на тротуаре, свободе принадлежать самому себе. Вот сейчас он здесь, идет по настоящей улице города в сердце Европы, слушает шум уличного движения и выкрики мальчишек-газетчиков. Больше никогда ему не придется брести в строю по продуваемой пыльными ветрами проклятой стране, под ритмичный грохот солдатских ботинок и крики бабуинов.

Вернувшись домой, он сказал капитану:

– Мы выложим на витрине наши медали, кинжалы, сувениры и тому подобные вещи. Это будет притягивать людей, сэр. Люди станут приходить в нашу лавку не только за куревом, но еще и чтобы потолковать о былых сражениях.

– Отличная мысль. Но заканчивай ты с этим «сэром». Зови меня просто «капитаном». Мы же теперь штатские.

В одно из таких ежедневных посещений табачной лавки Лэмптон наткнулся на капрала Милнера, тоже демобилизованного из армии. Бывший капрал стоял на углу одной из улиц недалеко от лавки, у ног его лежала кепка. Лэмптон поначалу отвел взгляд в сторону, чтобы не смущать бывшего сослуживца и дать ему время надеть кепку. Лицо Милнера было серым, небритым, с ввалившимися от недоедания щеками. Лэмптон повел Милнера вдоль улицы, высматривая кафе. После порции колбасы с картофельным пюре Милнер обрел свои прежние наглые замашки.

– Пошли, посмотришь на нашу новую лавку, – предложил Лэмптон и повел Милнера к лавке табачника. – Здесь и тебе найдется место за прилавком через пару недель.

Когда они расставались, пожав друг другу руки, Лэмптон незаметно сунул полкроны в карман Милнера.

Лэмптон чувствовал себя бодрым и довольным жизнью. На следующий день он снова отправился в лавку табачника, намереваясь попробовать новый сорт табака, возможно, «перик»[69].

Старый табачник с пергаментным лицом и желтыми прокуренными усами отсыпал ему понюшку табаку, проворчав:

– Некоторые люди называют это вредной привычкой. По мне же, есть привычки и куда худшие, вроде затягивания дел.

– Да? – спросил Лэмптон, не понимая, что имеет в виду старик.

Табачник постучал по прилавку своими пожелтевшими от никотина пальцами с заострившимися ногтями.