Кратос подбежал к ним. Афина сказала, что ящик находится на вершине храма, а выше статуй, очевидно, ничего нет. Подойдя к одной из них, он обнаружил, что ее основание, находящееся в тени, не только невидимо, но и вовсе нематериально. Изваяния существовали только в свете зари.

Спартанец посмотрел вверх на богов и нахмурился. На то, чтобы добраться до оберегаемого ими сокровища, у него ровно столько времени, сколько длится рассвет.

Зевс стоял ближе всех к востоку и был освещен лучше остальных. Кратос высоко подпрыгнул, надеясь дотронуться до озаренного участка статуи. Поверхность оказалась теплой и твердой, но скользкой, словно смазанное маслом стекло. Спартанец прыгнул снова, пытаясь воткнуть клинок в статую, но добился только того, что она зазвенела подобно хрустальному колоколу, а на невидимой поверхности осталась лишь небольшая царапина.

Вместо того чтобы стихнуть, звон становился все громче и резче, пока наконец нараставшая боль не заставила Кратоса зажать уши руками. Следующей от восточного края крыши стояла статуя Посейдона. Спартанец подбежал к ней, заранее приготовившись к оглушительному гулу, отнял руки от ушей, подпрыгнул и в свете солнца ударил Посейдона клинком Хаоса.

Статуя отозвалась более низким и глубоким звоном, который усиливался быстрее, чем предыдущий звук. Дальше всех от рассветного солнца — что было весьма логично, как подумалось Кратосу, — находился Аид, владыка подземного царства. Звон от удара о статую получился самым гулким и мрачным, он все набирал и набирал силу, и спартанцу уже казалось, что в мире не осталось ничего, кроме этого звука.

Зажимать уши было бесполезно. Кратос на ватных ногах добрел до центра треугольника, образованного тремя статуями, и рухнул на колени. Когда солнце добралось до этого места, обычный камень под ногами оказался прозрачным круглым окном; сквозь него прямо под собой спартанец увидел покои архитектора и трон, на котором восседал некто в доспехах. Он, казалось, не обращал никакого внимания на доносившиеся сверху разрушительные звуки.

Окно, по видимости, было изготовлено из того же вещества, что и статуи, которые, несмотря на все усилия, Кратосу не удалось даже поцарапать. И тут ему вспомнились рассказы об огромном медном родосском гонге, звук которого обладал такой силой, что в округе на десяток стадий лопались стекла. Чувствуя, что еще немного, и то же самое произойдет с его черепом, Кратос решил: надо хотя бы попробовать. Он наклонился к окну и резко ударил кулаком.

С громким звоном круглое окно разлетелось на миллион осколков, похожих на пылинки. Ужасный аккорд вмиг оборвался. Кратос полетел вниз сквозь образовавшееся отверстие, словно камень, брошенный в колодец.

Судорожно повернувшись в воздухе, он упал прямо на архитектора так, что оказался сидящим у него на шее, а обе ноги уперлись в подлокотники трона. С громким скрежетом трон начал разворачиваться, Кратос спрыгнул на помост, и вращение прекратилось.

— Итак, архитектор, — заговорил он, — ты предсказал мне смерть, но вот я здесь.

Коринфский шлем повернулся к нему, и через прорези для глаз спартанец увидел холодные зеленые огоньки.

— Никому еще не удалось выжить на Арене воспоминаний.

— До сего дня.

— Но ящик Пандоры тебе не заполучить никогда.

Архитектор поднял палец в металлической перчатке, и стоявшая у него на коленях коробка открылась. Кратос схватил его мертвой хваткой за запястье. Броня оказалась неожиданно горячей.

— Довольно фокусов, — сказал спартанец. — Говори, как добраться до ящика, и я оставлю тебя в живых.

— Не оставишь, потому что я уже мертв.

Кратос сдавил руку архитектора так, что доспехи смялись.

— Ты жив настолько, что можешь разговаривать. Значит, тебе можно причинить боль.

— Поступай как знаешь.

Спартанец зарычал и сжал кулак. Броня раскрошилась, словно сухой лист, но вместо крови оттуда пошел обжигающий пар. Кратос выругался, дернул за руку и оторвал ее совсем. Из места разрыва с шипением вырвался еще один клуб пара, который рассеялся, как только плечевое сочленение закрылось металлической пластиной.

Кратос, нахмурившись, заглянул внутрь оторванных доспехов — ни плоти, ни костей, только непонятные медные трубки и шестеренки.

— Что ты такое?

— Я то, что осталось от архитектора, — ответил голос, звучавший, как теперь заметил Кратос, не из шлема, а откуда-то из-под помоста. — Я его финальное творение.

— Антикифера… — выдохнул изумленный спартанец.

— Я управляю храмом. И я — твое последнее испытание. Взгляни на коробку, что у меня на коленях.

Кратос подошел ближе и вгляделся в загадочное приспособление. Через большое отверстие в крышке виднелись многочисленные тонкие стержни — он догадался, что это иглы, причем диаметр каждой точно соответствовал диаметру пальцев на металлической перчатке оторванной руки. Кратос догадался, что надо давить на тупые концы — от положения игл и их сочетания зависит работа всех механизмов в храме.

— Нажми. Все равно где.

Спартанец задумался. А что, если это не простые иглы? С ядом на конце? Но какой яд может действовать спустя тысячи лет? Если кто и знал ответы на эти вопросы, то только архитектор.

Вместо того чтобы сунуть в коробку собственный палец, Кратос воспользовался металлической перчаткой. В тот же миг горизонтальные иглы пришли в движение и попытались проткнуть, но, встретив твердую бронзу, вернулись на свои места.

— Если бы ты нажал своим пальцем, то умер бы в страшных муках, отравленный кровью Лернейской гидры.

— И что дальше? Я должен угадать комбинацию, которая откроет путь к ящику Пандоры?

— Нет, — ответил архитектор, или, скорее, антикифера. — Я сам тебе скажу. Это отпечаток человеческого лица.

Кратос стал перебирать в памяти все статуи и барельефы, виденные им в храме, которые подошли бы по размеру…

— Лицо должно быть из плоти. Иглы войдут целиком и останутся в новом положении, — невозмутимо продолжал голос. — Чтобы заполучить ящик Пандоры, придется умереть.

Теперь Кратосу вспомнился человек в клетке. На секунду он пожалел, что зажарил старого дурака.

— Это твой единственный шанс. Коробка с иглами включилась, когда разбилось окно наверху, и очень скоро выключится. Как только колесница Гелиоса поднимется в небо, и статуи, и диск, и стоящий на нем ящик — все исчезнет в полуденном свете. Только ты смог зайти так далеко. И кто бы за тобой ни последовал, у него не будет шанса вообще.

Кратос кивнул, оценив сложность и изящество этого последнего испытания.

— Но ты, то есть архитектор, твой создатель, всегда оставлял лазейку.

— До сих пор.

Спартанец покосился на освещенный солнцем диск, который покоился в вышине на руках божественных братьев. Разглядев на нем темное пятно, он почувствовал прилив гнева. Не для того он зашел так далеко, чтобы потерпеть неудачу. Теперь, когда ящик перед глазами, Кратос не может себе позволить проигрыш.