– Он здесь все равно ничего такого не увидит и нам не помешает.

Люсьен юркнул в нашу кровать. Его теплое тельце прижалось ко мне. Его ручонка, такая легкая, легла на мою грудь с полнейшим, безграничным доверием. Я всю ночь не осмеливалась пошевелиться, опасаясь разрушить очарование. Я лежала, притворяясь, что сплю, хотя ощущала, как муж встает с постели.

– Марк! Ты пошел спать на мою кровать?

– Да.

Завтрак. Люсьен и Марк сидели за кухонным столом. Я вложила ветчину в разрезанные булочки, чтобы муж мог взять их с собой и перекусить, когда будет вырубать кусты ежевики, выросшие на хеддичском поле.

– Марк, это было весьма мило с твоей стороны, – заметила я.

– Ты и сегодня будешь там спать? – спросил Люсьен.

Внук перевернул скорлупку, очищенную от яйца, сваренного вкрутую, и принялся стучать по ней своей ложкой. Кусок хлеба рассыпáлся в моих руках, но я упорно продолжала намазывать его маслом и, затаив дыхание, ожидала, что же ответит Марк.

– Нет, – услышала я ответ мужа.

Я медленно выпустила из себя воздух.

– А где ты будешь спать? – не отставал Люсьен. – Мы можем спать, прижавшись друг к другу в моей постели. Мы же можем спать обнявшись? Мы вдвоем сможем там устроиться…

– Нет!

Кричала я, а не Марк. Сама не знаю, как так получилось.

Муж поднялся из-за стола очень медленно, храня гробовое молчание. Оттолкнув от себя тарелку, которая с шумом проехала по столу, Марк опрокинул на пол свой стул. Люсьен во все глаза уставился на деда, понимая, что что-то не так.

– А в чем дело, бабушка Р? Как насчет того, чтобы я и Люсьен спали в одной постели? Скажи, почему это тебя не устраивает. Может, ты сейчас его предупредишь об опасности?

– Помолчи, Марк. – Перегнувшись через Люсьена, я разрезала его гренку. – Дедушка шутит.

Моя рука, сжимавшая нож, предательски дрожала.

– Может, мне перебраться в амбар? Так расстояние будет вполне безопасным.

Повернувшись к нему спиной, я встала за длинный кухонный стол, а затем принялась рыться зачем-то в подвесном шкафчике. В ответ я пробормотала, что он может делать так, как считает нужным.

– Тогда ты и бабушка останетесь здесь вдвоем, Люсьен. Она же этого хочет? Правда, бабушка? Только ты и Люсьен… а еще Амалия, разумеется…

«Он подходит. Беги!» – крикнул мне Голос, но я не убежала и не ответила.

– Амалия тоже будет с нами жить? – тихо спросил у меня внук.

Не оборачиваясь, я сняла банку с полки и поставила ее на стол. Я старалась думать только о яблочном чатни[34], как будто, открыв банку, я могла что-нибудь изменить в лучшую сторону, а в это время Голос безжалостно кричал на меня, пугая огнем и ножами.

– Есть где-нибудь открывалка? Банку открыть хочу, – произнесла я, следя за каждым словом, неистово молясь про себя Розе, чтобы буря улеглась.

– Я так до конца тебя и не понял.

Марк приблизился ко мне вплотную. Я чувствовала кожей, как колышется сзади воздух.

Позади Люсьен колотил по ножке стола. Чайник на плите, закипев, выражал свое неудовольствие. Из носика брызгали капельки кипятка. Я все это слышала, но не услышала, как он подошел ко мне вплотную. Марк схватил меня за плечо и развернул так, чтобы видеть мои глаза. Наши лица разделяли всего несколько сантиметров. Лицо Марка искажал лютый гнев, сродни безумию. Инстинктивно я подняла руку, желая заслониться, но муж схватил меня сначала за одно запястье, затем за другое. Высоко подняв мои зажатые в импровизированные кандалы руки, муж шепотом зачитал мне мои права, шипя и почти касаясь губами уха. Когда он закончил, то отшвырнул меня прочь. Головой я ударилась об угол двери кухонного шкафа. Полилась кровь. Кости грудной клетки хрустнули, встретившись с длинным кухонным столом. Когда я поднялась на ноги, Марка и след простыл. Люсьен рыдал, сидя за столом.

– Мы же сможем все исправить, бабушка Р? – Рыдая, внук подбирал разбросанные яичные скорлупки. – Это я расстроил Марка? Это я во всем виноват?

Подумать только, я пообещала о нем позаботиться!

Лишь после того, как Марк перебрался в амбар, я поняла, какое же это облегчение. Амбар стал моим планом «Держаться от греха подальше». Спустя несколько дней, приблизившись к зеркалу в ванной комнате и пристально рассматривая синяк на лице, я сама себе призналась в том, что совсем не жалею, что рядом нет Марка. Макияж не скрыл случившееся от сестры Амалии. Она убрала волосы, спадавшие мне на лицо, поцеловала синяк и прошептала на ухо: «Я тебя предупреждала, Рут. Он должен отсюда убраться». Дороти была единственной, кто спросил, как я отнеслась к тому, что Марк перебрался в амбар. Она советовала мне поговорить с мужем. Двадцать лет – большой срок. Ты любишь человека, а затем он исчезает из твоей жизни в одно мгновение. Я возразила, заявив, что такова, очевидно, воля Розы. Дороти не согласилась со мной. Иногда трудно разглядеть, где заканчивается воля Розы и начинается наша собственная воля либо воля кого-нибудь постороннего. Вот только в те дни я и сама сочиняла проповеди. А потом было решено отметить… Люсьен стал поводом для праздника, Амалия – моей соучастницей, сестры – моими собутыльницами, а Голос превратился в музыкальное сопровождение, под которое хотелось пуститься в пляс. Что мне еще надо от жизни?

В семье нет и не было полного и безоговорочного отчуждения. Энджи сдержала свое слово и звонила нам, хотя и не так регулярно, как мне хотелось бы. Я ей всегда говорила, что маленькие дети любят заранее знать, когда и что произойдет, но дочь меня не слушала.

– Мама звонит!

Я подслушивала. Люсьен рассказывал маме, как он по ней скучает, и спрашивал, сколько времени осталось до Рождества. Я затаила дыхание, но внук сказал, что ему здесь нравится, что с бабушкой и Марком все в порядке и что мы все очень заняты делами. Кое-что из этого соответствовало истине. Я страстно молилась, чтобы так оно и было, хотя бы отчасти. Люсьену, судя по всему, понравилась роль нашего посланца. Он сновал между домом и амбаром, передавая сообщения и еду. Когда я ходила молиться, он оставался у Марка. После безобразной ссоры Люсьен без лишних вопросов принял новый порядок вещей. Привыкнув к разнообразным проявлениям любви и способам жизни, мальчик радовался времени, проведенному с Марком. Он помогал деду ухаживать за животными, копал, садил и обрезал растения.

– Ты можешь быть мне дедом, – однажды сказал он Марку.

– О чем ты?

– Я не знаю, кто мой папа, а мама говорит, что у тебя не могло быть детей, поэтому ты – не ее настоящий папа, но ты можешь стать мне дедушкой.

Марк рассказал мне об этом разговоре, заметив, что это в духе Энджи. Она забивает голову Люсьену вещами, о которых ему еще рано знать.