Беседы с Марком я теперь воспринимала так, словно листала какой-нибудь альбом с фотографиями, словно имела дело не с реальностью, а лишь с изображением реальности, подносила фотографии к свету, чтобы лучше разглядеть детали, часто сомневалась в увиденном.

* * *

Я и Люсьен лежали рядом на диване и смотрели «Бемби».

– Марк говорит, что я очень своеобразный ребенок. Что он хочет этим сказать?

* * *

Посторонние звуки. Шум работающего двигателя трактора. Мотор заглох. Свист ветра. Блеющие овцы вдалеке.

– Посмотри, как я пашу, бабушка Р!

Марк занимался вспашкой Первого поля под озимую пшеницу. Люсьен сидел у него на коленях. Вязаная шапка была натянута на лопоухие уши внука.

– Марк! Покатай меня еще!

Дед слез с трактора и вытащил ключ из зажигания. Люсьен остался играть с рычагом переключения передач.

– Он здесь счастлив, – сказала я.

– М-м-м…

– Ты так не считаешь?

– Мне кажется, он скучает по матери.

Я отошла на несколько шагов от трактора, предварительно посоветовав Люсьену быть осторожнее.

– Почему ты так решил? Он тебе говорил?

– Мне кажется, он не хочет тебя обидеть, Рут. Нет, ему здесь нравится, но так не годится. С Энджи ему лучше.

Сумерки. Я спустилась вниз и едва не выпрыгнула из собственной кожи, когда чуть не натолкнулась на Марка, стоящего на кухне в призрачном полусвете. Он был небрит, от него пахло немытым телом. Я знала, что в последнее время Марк спал не раздеваясь и много пил, словно бродяга, живущий в переходе метро. Я хотела, чтобы он присел, стащила с него толстовку. Марк приподнял руки над головой, словно пятилетний мальчик. Я набрала ему ванну, а затем попросила уйти.

– Я пришел поцеловать Люсьена перед сном, – сказал он.

Я не возражала.

* * *

Помню я и другой случай, только на этот раз все пошло немного не так. Тогда уже совсем стемнело. Пришел Марк, и мы разговаривали, стоя на крыльце, в свете сенсорной лампы, словно он был колесящим от дома к дому продавцом полисов на страхование жизни. Этот разговор происходил вскоре после того, как он перебрался в амбар. Помню, как Марк стянул с моей головы капюшон толстовки и посмотрел на синяк. Я вздрогнула и попыталась заслониться. Марк спокойно отвел мою руку.

– Прости, – сказал он. – Это никогда не повторится, что бы между нами ни произошло. Сам не могу поверить, что на такое способен.

Наши руки едва соприкасались. Если бы мы чуть сжали их, это имело бы свои последствия, но мы отступили, засунув руки в карманы надетой на нас одежды. Не знаю, что чувствовал Марк, а мне хотелось, чтобы он задержал свое рукопожатие. Я вспоминала, как он держал меня за руку, когда я рожала Энджи, как мы шли, взявшись за руки, на берегу моря, когда поехали отдыхать в Италию, помнила прикосновение его руки, когда мы переезжали в Велл.

Марк заговорил первым, вновь поднимая неприятный для меня вопрос.

– Что ты здесь будешь делать, когда ни меня, ни Люсьена рядом не будет? – спросил он.

– Если хочешь, уезжай, но Люсьен никуда отсюда не уедет, – ответила я.

– Ты не сможешь иметь все и сразу, Рут, – и меня, и Люсьена, и Амалию…

– Почему не смогу?

– Как я понимаю, сестры хотят, чтобы Люсьен отсюда уехал. Ты считаешь, что я должен уехать, а я уверен, что Люсьену здесь тоже не место, вот только не хотелось бы оставлять тебя тут саму.

– Не смей угрожать мне, что отправишь Люсьена к Энджи, – вознегодовала я. – Ты просто ревнуешь его ко мне.

– Да, правда, так оно и есть, – согласился Марк.

Ревность. Когда полиция подозревала мужа, ревность входила в число предполагаемых мотивов содеянного.

Как только Марк перебрался в амбар, Амалия стала куда более частой гостьей в доме. В самом начале, впрочем, она не входила в дом. Мы часто гуляли без видимой цели по полям, а затем возвращались к лагерю сестер, потом начали возвращаться, проходя мимо дома, останавливаясь возле него и беседуя. Поначалу Амалия решительно отказывалась входить в дом, говорила, что это будет неправильно, затем мы подолгу сидели в саду, а однажды, когда пронизывающий северо-восточный ветер срывал с дуба его листву, она переступила порог дома.

– Все так, как я себе представляла, – сказала она с видом покупательницы, оглядывающей дом, который она собралась приобрести.

Когда мы с Марком впервые осматривали Велл, у нас, полагаю, был примерно такой же вид. Я восприняла ее слова почти как похвалу и поблагодарила, но Амалия поправила меня:

– Нет, дом, конечно, красивый, ты тоже красивая, но в этом доме слишком мало от тебя.

Амалия заглянула в кабинет.

– Это кабинет Марка, – пояснила я.

Женщина бросила на меня многозначительный взгляд. Я сказала, что пока он не перенес свои вещи отсюда в амбар. Амалия споткнулась о зáмок, построенный Люсьеном из конструктора «Лего». Я почему-то начала оправдываться, говоря, что спальня внука слишком мала.

Амалия внимательно разглядывала висящие на стенах фотографии.

– Почти нет твоих снимков, – наконец прокомментировала она увиденное и сказала, что, скорее всего, все эти фотографии делала я.

Амалия достала свой мобильный телефон. Прежде чем я начала отнекиваться, она сказала, что исправит это досадное недоразумение. Она сфотографировала меня, а затем встала рядом и сделала селфи. Мы улыбались, словно девушки-подростки в фотокабинке.

Амалия взяла в руки стеклянную цаплю.

– Подарок Марка? – предположила она.

Я перенесла кипу книг и журналов, посвященных рыбной ловле, из кабинета в амбар, пока мужа там не было, и оставила их на поленнице под навесом, не желая заходить вовнутрь. Я распечатала на принтере фотографию, которую Амалия переслала мне по электронной почте, и приклеила распечатку в уголке зеркала, висящего у меня в спальне, так, что, глядя туда, я видела себя дважды. Первый раз я была собой, а второй – странно молодо выглядящей женщиной, чем-то немного встревоженной. В ее наэлектризованных голубых глазах и полуоткрытом рту читается немой вопрос. Женщина, увиденная глазами постороннего человека. Амалия никогда не показывала мне второй фотографии, той, на которой мы были вдвоем. Стеклянная цапля осталась стоять, где стояла, указывая на меня своим клювом.

Амалия повесила запасную куртку в ведущем к заднему выходу коридорчике, поставила в кухонный шкафчик стеклянную банку с закручивающейся крышкой, в которой был ее травяной чай из крапивы и ягод бузины. Очень скоро у нее появилось ее любимое место. Здесь, за столом, она проводила часы, настолько увлекаясь беседами со мной, что создавалась иллюзия, будто бы мы сидим на дне темного озера, окруженные со всех сторон водой, которая мешает назойливому небу и докучливым звукам внешнего мира вторгаться к нам.