Но нет.

В узком пространстве между каменной и дощатой кадками застряла не крыса, не забытая уборщицей мочалка, не брошенная строителями-ремонтниками ветошь — хотя в первый момент, увидев у каменного края нечто тряпочное, скомканное, Арина решила, что выудила именно забытую кем-то ветошь. Но щель была узкая, край тряпки соскользнул, под ней блеснуло черное.

— Пистолет! — ахнула, всплеснув руками, Анастасия Леонидовна.

Тряпка была светлая, не очень чистая и слишком тонкая, чтобы принадлежать уборщице. Черное из-под нее блестело так, словно содержимое свертка намазали маслом. Только через пару мгновений Арина поняла — это не масло. Пленка. Обычная пищевая пленка. Положив тряпочный сверток на извлеченный из рюкзака вещдоковый пакет, Арина осторожно потянула край тряпки. Это было не совсем по правилам, следовало отвезти находку криминалистам в том виде, в котором она была найдена, но пленка ее смутила. Может, зря она тут цирк устроила? Может, это вовсе не орудие убийства?

Но это был именно пистолет. Маленький, черный, очень похожий на шубинскую «беретту» и почему-то обернутый этой самой пищевой пленкой. Небрежно, неплотно, но обмотанный. Зачем? И тут же она поняла — зачем. Пленка — тьфу, а не преграда, но какое-то количество пороховых газов она на себя должна была собрать. Вот почему на голове погибшей так мало следов. Не издали был выстрел, а практически в упор!

Должно быть, как-то отстраненно подумала она, гильзы стрелявший сразу подобрал, а после выбросил. И гильзы еще горячие были, на пальцах должны были ожоги остаться. Правда, теперь все уже зажило. Эх, если бы Карасик все-таки озаботился тем, чтобы взять у присутствовавших в галерее смывы с ладоней! Ожоги-то были бы видны!

Хотя, возможно, и нет. Если стрелок даже пленкой пистолет обернул, а поверх наверняка и тряпкой — скорее всего, той же, в которую этот пистолет завернут сейчас — уж наверное, догадался бы гильзы не голыми руками поднимать. Впрочем, сейчас этого уже не узнаешь. Если на этой вот скомканной тряпке и найдутся подпалины, это все равно ничего не доказывает.

Зато побеседовать с упрямой «царевной Несмеяной» теперь точно пора. А то, видишь, отмалчиваться она вздумала, шок у нее!

Адвокату Бриаров Арина позвонила прямо из галереи, удивившись, как легко удалось с ним связаться. Может, хоть кто-то возле этой семейки не помешан на «отвяжитесь, не ваше дело»?

Но Валерий Тимурович Лазарчук поздоровался очень сухо, а после первых же Арининых слов вскипел, что твой чайник.

— Да что вы себе позволяете?

Ничего, пусть, подумала Арина. Она не видела лица собеседника, но была совершенно уверена: Валерий Тимурович сейчас красен, губы дрожат и, очень может быть, действительно, как чайник, слюной брызгает.

— Да не более того, что дозволяет уголовно-процессуальный кодекс, — равнодушно парировала она. — И даже меньше того. И вы это отлично знаете. И привезете свою… — она хотела сказать «подзащитную», но подумала, что лишнего лучше не давить, — свою клиентку для беседы.

— На каком основании?

— Ну, к примеру, как подозреваемую в укрывательстве. Преступление-то совершено, а ваша… клиентка молчит как рыба об лед.

— Да откуда она может что-то знать!

— И может, и знает, Валерий Тимурович. Но — молчит. Нехорошо, знаете ли. Со следствием сотрудничать надобно. Ой, только не вопите так, у меня барабанные перепонки лопаются. И не рассказывайте, что у нее психологический ступор, и медицинскими терминами в меня не швыряйтесь. Ступор, он, может, и ступор. Но я догадываюсь, почему она молчит. Даже, пожалуй, знаю. Так что будьте уж так любезны. Завтра, прямо с утра, добро пожаловать в следственный комитет. Пока… — она хотела было сказать «пока не пришлось ее к нам силой доставлять», но в последний момент изменила формулировку. — Пока у вас неразрешимый конфликт интересов не нарисовался. Вы ведь семейный адвокат, правильно? Вот и привозите девушку. Договорились?

* * *

Готовясь к долгожданной встрече с «главной свидетельницей», Арина сразу решила, что задавать вопросы — бессмысленно. Точнее, бесполезно. Скорее всего, бесполезно. Поэтому классический допрос она заменила собственным монологом. Тихим, задушевным, пронизанным сочувственной, всепонимающей интонацией:

— Думаю, она тебя сильно раздражала…

Лицо сидящей напротив девушки оставалось равнодушным. Впрочем, что там, теперь-то Арина точно знала, кто это. И успела заметить, как в глазах, сосредоточенно устремленных в верхний угол комнаты, мелькнула искра. Да, точно.

Или… показалось?

Что, если она ошибается?

Хотя разве можно тут ошибиться? Без вариантов. Настолько без вариантов, что этот допрос, в сущности, и не нужен совсем. Но Арина не могла без него обойтись. Ей нужно было — увидеть. И поэтому не оставалось ничего другого как продолжать. Привычным движением она провела пятерней от лба к затылку — не то пригладила коротко стриженые волосы, не то взъерошила их. Дело было не в волосах — жест хорошо помогал привести в порядок мысли.

Сидящий в углу адвокат, к счастью, пока помалкивал — не то от изумления, не то от растерянности, не то начинал что-то понимать и соображал, что теперь с этим пониманием делать. Он же не только эту молчаливую девушку представляет — он же семейный адвокат. Не конфликт ли тут интересов намечается?

Впрочем, хмыкнула про себя Арина, что ей до адвокатских проблем. Помалкивает — и ладушки. А у меня другие заботы. Ох, получится ли…

— Ты можешь не отвечать. Я даже спрашивать ни о чем не стану. Пожалуй, я просто расскажу тебе… историю. Жили-были две девочки, Софи и Николь, похожие как две капли воды. Ангел и… еще один ангел. Только почему-то одну из них постоянно ставили другой в пример. Хотя спору нет, было за что. Софи была нежна и послушна, образцовый ребенок. Николь же… нет, она и не пыталась быть образцовой. Софи ласкалась к родителям — Николь грубила и вырывалась из объятий. Софи с первого класса стала отличницей — Николь сбегала с уроков, чтобы… Впрочем, неважно. Обе девочки любили рисовать. Но Софи могла сидеть над своими работами с утра до ночи, Николь же, едва что-то не получалось — комкала бумагу, расшвыривала краски и карандаши, а после и вовсе забросила и альбомы, и все остальное.

Арина старалась, чтобы голос звучал ровно. А главное — чтобы в нем не звучало ни малейшей обвинительной нотки, только всепоглощающее сочувствие:

— Родители бились с упрямицей Николь как могли — переводили из школы в школу, приставляли к ней гувернанток и охрану — но ей было нужно что-то совсем другое. Может быть, как большинству подростков, свобода? Во всяком случае, на все родительские усилия ей было наплевать, еле-еле аттестат получила, и то папиными стараниями. Софи же получила не только аттестат, но и славу — ее картины, яркие, светлые, сияющие стали вдруг очень популярны. Выставка в Питере, выставка в Дрездене, выставка в Нью-Йорке и бог знает где еще.