Наивное бахвальство этого господина прервалось, как только в купе появился новый пассажир, внешний вид которого резко контрастировал с внешностью мэра Гунузуля. Новый сосед выглядел, как типичный южанин, и довольно долго сидел с мрачным и сосредоточенным видом, настороженно поглядывая на нас. Он, казалось, подозревал что вокруг полным-полно шпионов. Взглянув на него, я подумал, что такой бирюк точно будет молчать, как рыба. По правде говоря, меня это сильно огорчило. Очень уж мне хотелось узнать, разделяют ли жители южных провинций мнение мэра Гунузуля. Однако вскоре южанин присоединился к нашей беседе, причем, открыв рот, он уже и не думал его закрывать.

Оказалось, что наш новый сосед разработал свой собственный план, и решил съездить в Тур, чтобы доложить о нем правительству. Если правительство примет его, утверждал южанин, тогда Франция будет спасена, и нога германца больше никогда не ступит на французский берег Рейна. Этот великолепный план, в сущности, оказался очень прост: в соответствии с ним следовало без промедления сровнять с землей все крепости на территории Франции, потому что каждая крепость, по мнению автора плана, есть не что иное, как гнездо капитулянтов. Войска укрываются за крепостными стенами, там они расслабляются, а потом и сдаются. На самом же деле встречать пруссаков надо на открытой местности, стоя в полный рост, потому что только на открытой местности мужчина поневоле становится отважным.

Я позволил себе осторожно высказать сомнение в правомерности использования слова "поневоле", но он одним лишь взглядом и коротким жестом мгновенно заткнул мне рот.

— Просто я взял за основу план Карно[103] и улучшил его. Еще в девяносто втором году Карно предлагал разрушить все крепости. Я лишь использовал и развил его идеи. А еще мне нравится его идея раздать пики всему населению. Винтовок Шаспо не напасешься, а пик можно изготовить сколько угодно. Как только мы раздадим пики десяти миллионам французов, тогда пруссаки, считайте, и пропали. Тут я тоже не придумал ничего нового. Я изучал систему Карно и знаю, как он организовывал победы. Я воспринял и усовершенствовал его идеи, и теперь их вполне можно применить в нынешних условиях. Всем этим я занимаюсь из патриотических соображений. Я всего лишь владелец текстильной фабрики и не страдаю ни амбициями, ни тщеславием.

Мог ли я себе представить, что этот текстильный фабрикант и глашатай идей Карно в один прекрасный день займет командную должность в одной из наших армий, где станет советником и вдохновителем генерала, командовавшего этой армией? Каких-либо знаний у этого человека не было и в помине, зато он умел рассуждать обо всем с непоколебимой уверенностью, и люди верили ему, потому что он никогда ни в чем не сомневался.

Так мало-помалу я знакомился по дороге с моральным состоянием сограждан. Мне не терпелось поскорее встретиться с моим кузеном, чтобы в беседах с ним окончательно составить представление о готовности нации к борьбе. Мне казалось, что после падения империи и постигших нас несчастий Франция должна измениться и стать совершенно другой страной, не такой, какой она была, когда я уходил на войну. На смену политической апатии должна прийти готовность людей размышлять о судьбах страны. Но о чем думали и чего желали французы?

Я был уверен, что мой кузен поддерживает политику сопротивления оккупантам. Во времена империи он охотно демонстрировал патриотические чувства, не свойственные людям его окружения, и мне казалось, что в нынешних условиях он станет твердым сторонником освободительной войны. Кузен принадлежал к известной категории умных и честных буржуа. Такие люди имеют твердые убеждения, они решительны и склонны тратить имеющиеся у них средства на благие дела. Его никогда не терзали страсти и ему абсолютно не была свойственна восторженность. Кузен вдохновлялся не поэзией, а арифметикой, опираясь на которую строил свою жизнь. Он твердо верил в незыблемость своих прав и необходимость честного исполнения гражданского долга.

— Нет, тысячу раз нет, — сказал мне кузен. — Я против войны. Сопротивление Парижа преследует лишь одну цель: выиграть время и дать возможность провинции организовать у себя нормальную жизнь. Сам посуди, последние два месяца мы повсеместно наблюдали одну лишь дезорганизацию, а во имя организации все это время не делалось ничего. Заметь, я ни в чем не обвиняю тех, кто сегодня нами руководит. Они пришли к власти в ужасающей обстановке, в которой, по моему мнению, вообще ничего нельзя было сделать. Именно поэтому я считаю, что в нынешних условиях сопротивление невозможно. Скажу больше, оно даже преступно. Героизм — это удел отдельных личностей, нация же должна быть практичной. Личность действует лишь в собственных интересах, а народ — в интересах всех индивидуумов, составляющих нацию. Сейчас у нас нет ни солдат, ни армии, ни боеприпасов, вообще ничего, нет даже доверия, а значит, единственный практический выбор сейчас — это смириться, причем смириться своевременно, чтобы восстановить силы и при первой возможности все начать сначала.

— Так значит, ты за войну?

— А ты полагаешь, что после того, как меня ударили по щеке, я подставлю другую щеку и спокойно пойду домой? Ну, нет. Теперь Франция и Пруссия долго будут находиться в состоянии войны, и мир, которого я жажду, станет не более, чем передышкой. Ее-то мы и должны использовать для подготовки. Я не был готов к войне, меня заставили участвовать в авантюре, которая обернулась ужасной катастрофой. Теперь я собираюсь затаиться и готовиться к тому, чтобы начать все сначала. Но кое-кто не хочет согласиться на такую жертву, кое-кто желает продолжить сопротивление. А я убежден, что в результате такой политики одна за другой будут разбиты и формирующаяся Луарская армия, и армия, которую пытаются собрать в окрестностях Лиона. Немцы тем временем сожгут и разграбят Нормандию, Иль-де-Франс, Орлеан, Турень и остальные провинции. А когда все это случится, правительство объявит о капитуляции, и в какой-то момент страна будет до такой степени обескровлена, что отомстить за свое унижение мы сумеем лишь через десять, а то и пятнадцать, лет. Так вот, за эти десять или пятнадцать лет справедливая жажда мести мало-помалу сойдет на нет, и когда дело дойдет до самой мести, наша энергия уже наполовину будет растрачена. Те, кто сегодня выступают за войну, без сомнения, вдохновляются патриотическими соображениями, однако политическое чутье у них напрочь отсутствует.

— Но политика не должна замыкаться на одних лишь интересах страны. Она не может не принимать во внимание господствующие в умах людей идеи, настроения, а подчас и предрассудки. Заключение мира — это хорошее дело, но имеются ли для