– Некогда, – отрезал Мэннеринг. – По пути расскажу. Одевайся давай.

– Нет, – возразил Чарли Фрост, обнаружив, к вящему своему удивлению, что в силах проявить твердость и деликатно настоять на своем. – Ты не торопишься, ты просто возбужден. Расскажи сейчас.

Мэннеринг в смятении мял в руках шляпу.

– Этот китаец на меня работал, – наконец признался он. – Старательствовал на «Авроре» еще до того, как я продал ее Стейнзу.

– Так «Аврора» была твоей? – заморгал Фрост.

– А когда Стейнз ее откупил, – кивнул Мэннеринг, – китаеза остался, вкалывает там и по сей день. По контракту типа. Звать Джонни Цю.

– А я и не знал, что «Аврора» принадлежала тебе.

– Да половина земель между Хокитикой и рекой Грей принадлежала мне на том или ином этапе, – отозвался Мэннеринг, выпячивая грудь. – Но как бы то ни было. Пока не появился Стейнз, мы с Цю слегка поцапались. Нет, не то чтобы всерьез. У меня свои методы вести дела, вот и все; у узкоглазых – свои. Вот как оно вышло. Каждую неделю я брал все, что выработал Цю, – после того как золото замерили, разумеется, – и возвращал обратно на участок.

– Что?

– Возвращал обратно на участок.

– Ты «солил» собственный участок! – потрясенно воскликнул Фрост.

Чарли Фрост не был тонким наблюдателем человеческой природы и в результате часто переживал, что его якобы предали. В разговоре он нередко принимал такой вид, будто придерживается некой загадочной стратегии, и не то чтобы нарочно прикидывался, хотя и вполне сознавал, какое впечатление создает; это проистекало, скорее, из его полной невосприимчивости к любому стороннему опыту. Фрост не умел прислушаться к себе как к кому-то другому; не умел посмотреть на мир чужими глазами; не умел рассматривать натуру ближнего иначе, нежели сравнивая со своей собственной, будь то с завистью или с жалостью. Гедонист в душе, он постоянно закутывался в кокон собственных чувств и неизменно помнил о том, что́ у него уже есть и чего еще предстоит добиться; его субъективность отличалась всеобъемлющей полнотой. Он был чужд прямолинейности, никогда не заявлял о своих мотивах личного характера в общественной сфере и потому обычно сходил за человека беспристрастного и уравновешенного, способного мыслить в высшей степени объективно и непредвзято. Но истине это не соответствовало. Его шокированный вид не был призван продемонстрировать праведное негодование, да на самом деле и неодобрения в себе не заключал. Фрост был просто-напросто сбит с толку – ведь он всегда воспринимал Мэннеринга не иначе как обладателя завидного дохода и прискорбно слабого здоровья, чьи сигары всегда отличаются наивысшим качеством, а декантер никогда не пустеет.

Мэннеринг пожал плечами:

– Я не первый, кто не прочь подзаработать, и уж всяко не последний.

– Стыд какой! – отозвался Фрост.

Но для Мэннеринга такая эмоция, как стыд, сопутствовала лишь провалу; он не испытывал никаких угрызений совести, если, на его собственный взгляд, неудачи он не потерпел.

– Ладно, свою точку зрения ты высказал. Так вот, как все вышло-то. Участок оказался никуда не годным. Ничем не лучше отвала. Как только я купил рудник, я закопал фунтов двадцать чистого золота в гравии, рассыпал тут и там, потом велел Цю начать разработку. Цю все благополучно отыскал. В конце недели пришел, как полагается, взвесить прибыль в пункт приема при лагере. Это еще до «золотого эскорта» было, ну, помнишь. В те времена банковские работники обслуживали такие пункты вдоль по реке, а скупщики работали поодиночке. Доходит дело до моего участка, мое золотишко взвешивают, представители банка спрашивают, не хочу ли я им его сдать; я говорю: нет, не сейчас; я его с собой заберу как есть. Состряпал басню: я-де откладываю добытое для частного покупателя, который намерен все целиком зараз вывезти. Или что-то в этом духе, уже и не помню толком. Так вот, после того как прибыль взвесили и стоимость ее внесли в реестр, я золотишко забираю, под покровом темноты прокрадываюсь на участок и снова рассыпаю его по гравию.

– Ушам своим не верю, – откликнулся Фрост.

– Да хочешь верь, хочешь не верь, как тебе угодно, – пожал плечами Мэннеринг. – Надо отдать китайцу должное; это повторялось раз пять-шесть, и каждую неделю он являлся ровно с тем же количеством, более или менее. Все до крупинки подбирал, сколько я ни перемешивал гравий, сколь бы глубоко ни проседал песок, несмотря на погоду и все, что угодно. Рыл как крот. Китайцы, они такие: как дело доходит до доброй старой работенки, тут к ним не придерешься.

– Но ты ему так ничего и не рассказал?

– Конечно нет! – возмутился Мэннеринг. – В своих грехах каяться? Еще чего! Как бы то ни было. На сторонний взгляд, все выглядело так, словно «Аврора» дает по двадцать фунтов в месяц. Никто и не подозревал, что это одни и те же двадцать фунтов, снова и снова! Казалось, это надежный прибыльный участок.

Мэннеринг приступил к рассказу в состоянии изрядного раздражения, но его врожденная тяга к красочным живописаниям быстро взяла свое: ему доставляло удовольствие приводить доказательства собственной находчивости. Расслабившись, он с головой ушел в повествование, постукивая краем цилиндра по ноге.

– Но тут Цю что-то заподозрил. Небось подглядывал за мной или просто меня вычислил. И что же он, как ты думаешь, сделал? Хитрющая лиса! Он начал каждую неделю переплавлять золото в собственном маленьком тигле. И приносил на пункт приема уже в слитках, в фунтовых брусках вот примерно такого размера. Их среди камней не разбросаешь!.. Не важно, подумал я. У меня было много других участков на продажу, и остальные давали неплохое количество золотого песка. Я подумал, можно ж подменить одно на другое. Так что я стал класть в банк бруски Цю как выручку с участка «Мечта об Англии» и каждую неделю «подсаливал» «Аврору», в точности как раньше, только использовал золотишко с «Мечты об Англии», а не с «Авроры», понимаешь? Ведь прежде на «Авроре» добывалось по двадцать фунтов в неделю; и надо было поддерживать тот же размер выработки, а не то покажется, будто прибыли с нее падают, – а тогда и я никакой прибыли не получу с ее продажи… Но Цю догадался и об этом, – продолжал Мэннеринг, возвысив голос на финальной каденции, – и треклятый гад начал вырезать на своих брусочках название участка – «Аврора». А я ж не могу их класть в банк как выручку с «Мечты об Англии», это ж неминуемо вопросы вызовет! Нет, ну представляешь? Наглость какая!

– Поверить не могу, – повторил Фрост, все еще не на шутку разобиженный предательством друга.

– Однако ж что есть, то есть, – отозвался Мэннеринг. – Вот такие пироги. И тут-то и появился Эмери.

– И?

– Что «и»?

– Ну что дальше-то было?

– Ты отлично знаешь что. Я продал ему «Аврору».

– Но ты ж сказал, участок ни на что не годен!

– Да, – кивнул Мэннеринг.

– Ты продал ему пустышку?

– Да.

– Но он же твой друг! – воскликнул Чарли Фрост и, еще не договорив, пожалел о своих словах.