После экскурсии, отстав от группы, Татьяна зашла в церковь, помолилась, и ей вдруг стало хорошо и спокойно. Выйдя из храма, она долго стояла на высоком холме, глядя, как золото куполов отражается в реке. Зазвонили колокола, и в их пронзительном звоне было нечто такое, отчего Татьяна заплакала, а потом улыбнулась сквозь слезы. Она попыталась представить монастырские будни: ранние утренние службы, дни, заполненные обязанностями и молитвами, – и ей захотелось остаться здесь навсегда. Измениться. Стать другой….

Она смотрела, как уходит ее группа.

– Опоздаете! Теплоход уходит через десять минут! – раздался чей-то голос.

Она оглянулась и увидела своего престарелого поклонника.

– Да, – рассеянно ответила Татьяна, – уже иду.

«Не сейчас… Еще не время… Может быть, позже…»

Татьяна медленно пошла к пристани.

Она закрылась у себя в каюте и проплакала всю ночь. А утром встала тихая, умиротворенная и, как ей показалось, излечившаяся от любовных переживаний.

* * *

Татьяна вернулась в осенний промозглый Петербург, где за время ее отсутствия ничего не изменилось. Маша уехала на очередные гастроли, и в квартире было тихо и пусто. Татьяна убрала на антресоли дорожную сумку, заварила чай и долго сидела за столом, словно чего-то ожидая. Потом она набрала номер Полины и предложила ей сегодня же, сейчас поехать в Березовку.

Сестра удивилась, переспросила:

– В Березовку?! Что мы там будем делать?

– Пить чай!

– Таня, но там сейчас холодно, дом нетопленый и столько теней, что в дождливый осенний вечер мы с тобой, пожалуй, умрем от тоски… Ммм… Ты точно хочешь в Березовку?

– Да! – уверила Татьяна. – Хочу серый, унылый вечер и облетевший сад, полный дорогих теней, хочу оказаться в нетопленом доме, чтобы озябнуть, промерзнуть и, может быть, почувствовать себя живой… Поехали?! Если ты откажешься, я поеду одна…

– Ни в коем случае! – испугалась Полина. – Едем вместе.

Татьяне показалось, что она не была здесь целую вечность. Хотя «вечность» измерялась всего лишь сентябрем – последний раз она приезжала в Березовку в начале осени. Тогда как раз расцвели махровые астры, которые своей печальной красотой, обещающей скорое увядание, довели ее до слез.

Теперь уже все отцвело, вокруг непривычно пустынно, только ветер гуляет по саду, подгоняя свинцовые тучи. Холод осеннего вечера пробирает до самых костей, и в воздухе чувствуется скорая зима.

Сестры отогревались чаем и разговорами. Им о многом нужно было рассказать друг другу, еще о большем – помолчать, обнявшись, укрывшись старым бабушкиным пледом. Когда стемнело, сестры вышли на крыльцо и долго, запрокинув головы, смотрели в небо, полное звезд. У Татьяны было такое чувство, как в детстве, когда они зимой катались с горы в Березовке: восторг и радость полета, сердце колотится, что-то теснит грудь, и хочется то ли смеяться, то ли плакать. Она собиралась рассказать Полине про тот день на Волге, про золото куполов, отражающихся в воде, колокольный звон, который плыл над рекой, но понимала, что не найдет слов, чтобы объяснить самое важное. И тогда Татьяна просто сказала сестре, что теперь благодарна за все, что случилось и не случилось в ее жизни. Это и было главным.

Полина улыбнулась:

– Так уж за все?

– Да, – кивнула Татьяна. – Знаешь, мне кажется, что стать счастливым очень просто. Нужно всего лишь быть благодарным. Когда я этого не понимала, я чувствовала себя несчастной. Мне хотелось большего, лучшего, и я была несчастна. А теперь все словно встало на свои места. Я благодарна за Сергея – пусть это счастье оказалось недолгим, но оно случилось! А ведь мы могли вообще никогда не встретиться, тысячи людей живут обделенными, так никогда и не узнав любви. У тысяч женщин нет того, с кем можно поделиться бедой и радостью, – сестры, подруги, а у меня есть ты и Маша! Настоящее счастье!

Полина потрясенно смотрела на сестру.

Татьяна с жаром продолжила:

– Конечно, мне бы хотелось продлить отношения с Сергеем, эгоистически – для себя, но если не дали… Я буду благодарной за то, что случилось. И даже то, что я могу, когда мне плохо, поехать в Березовку и посидеть в саду, – счастье. Мне есть куда ехать и в чем черпать силы!

– Молодец! – улыбнулась Полина. – Нет, правда, молодец. Но я так не могу… Хотя, надеюсь, когда-нибудь тоже дорасту до понимания этих простых, очевидных вещей.

Татьяна сжала ее руку:

– Есть новости о Никите? Он тебе пишет?

Вместо ответа Полина произнесла:

– А знаешь, мне кажется, что наши счастливые тени живут здесь. Гуляют по саду, пьют чай на веранде, грустят, смеются… И пребудет так вечно.

В этот вечер, стоя рядом с сестрой на крыльце отчего дома, Татьяна подумала, что на самом деле все рядом, и до прошлого всегда можно дотянуться рукой: услышать любимые голоса, увидеть, как вон там, под березами, дети: Таня, Полина, Андрей – вместе с отцом запускают воздушного змея. И вот он летит над детской коляской со спящей Марусей, над верандой, где бабушка раскладывает по тарелкам горячие пироги, над кустами сирени в палисаднике Хреныча, туда – к макушке священного леса, за которым садится солнце.

– Спасибо за сегодняшний вечер! – Полина обняла сестру.

Ленина способность к эффективному менеджменту поначалу безмерно удивляла Андрея, а потом стала пугать – жена проявляла недюжинную деловую активность, летала в командировки, заключала очередные контракты, планировала открыть филиалы фирмы. Андрей же был начисто лишен не только деловой хватки, но даже элементарного житейского практицизма. Эта его беспомощность безмерно раздражала Лену, а неспособность вписаться в новое время, приспособиться к современным условиям многократно осмеивалась.

Они действительно словно бы проживали не то что разные жизни, а разные времена. Если Лену в настоящем все устраивало, и она, как говорила, чувствовала в нем «много перспектив, возможностей для людей мобильных, инициативных», то Андрей, очевидно, не будучи человеком мобильным и хоть сколько-то инициативным, ни этого времени, ни образа новой России не принимал. Нет, все понятно – времена не выбирают, в них живут и умирают, но как раз жить в такие времена, с точки зрения Андрея, как бы и не очень получается. Слишком мало осталось «живого» – чувств, привязанностей, не обесценившихся пока еще ценностей, нескомпрометированных идей и смыслов. Андрей часто чувствовал себя лишним, инородным телом, в отношении которого действует физический закон выталкивания из чужой среды. Он теперь многие среды воспринимал как чужие. Андрей не мог смотреть современные фильмы с их аморфными героями и ключевой идеей, гласящей, что жизнь – дерьмо и ничто не имеет смысла. За редким исключением современная литература не представлялась ему интересной, и даже родную, академическую среду он с некоторых пор стал воспринимать как чужеродную, потому что и в ней появились «приметы нового времени». Возник вдруг тип «нового студента», который к обучению относится снисходительно и словно подмигивает преподавателю: «Ну времена-то сейчас?! А, э!» – и как бы даже делает одолжение тем, что приходит в университет и занимается такими пустяками, как история культуры и словесность.