Удивительно, в какие-то пятнадцать лет все изменилось непостижимым образом. Все как-то ухнуло (кстати, куда, он никак не может понять!), большая империя (в которой, как ее сейчас, из этого времени, ни ругай, было много хорошего и даже – определенное величие), как Атлантида, подозрительно быстро ушла под воду. Кажется, что в пятнадцать лет уложилась целая вечность: и страны нет, и прежних ее граждан…

Андрей помнил, как отец и его университетские приятели, бывало, дни напролет говорили о переменах, происходящих в стране в конце восьмидесятых. Они тогда мечтали о «свежем ветре», который пройдет ураганом и все чудесным образом изменит. Родители Андрея, как и миллионы людей в Союзе, надеялись на перемены, ждали чего-то нового, красивого, правильного для всех, каких-то иных смыслов, великих, трудноразрешимых задач. И вот прошло время… А где это все? Почему вместо новой прекрасной и сильной страны, о какой мечтали, в одночасье образовалось гигантское болото, в котором уж ни чувств, ни целей, ни новых, ни старых смыслов?! И с кого спросить, кто за это превращение ответственен? Так подумать – ну не инопланетяне же в самом деле какие-то все так неразумно обустроили, сами люди постарались – с согласия или при непротивлении (что, в общем, одно и то же) других людей. Не марсиане, не «чужие» – свои. И как жить в этом болоте – непонятно.

Андрей, как он сам о себе говорил, ушел в «глубокую, внутреннюю эмиграцию», сведя контакты с реальностью до необходимого минимума. Он сосредоточился на научной работе, читал лекции для тех студентов, кого все еще волновала словесность, писал монографии о безвозвратно «ушедшей под воду Атлантиде» (той стране, той культуре, тех людях), отчаянно тоскуя по ней, сознавая масштаб утраченного, его несопоставимость с нынешним и понимая, что ничто уже не вернется.

В общем, Андрей был скучным человеком, несовременным и сам это прекрасно сознавал. И уж конечно, учитывая все вышесказанное, он и подумать не мог, что в сорок лет способен на такое безрассудство, как любовный роман. Однако же это случилось…

Он, как всегда, задержался на кафедре. Никого из коллег уже не было, за окнами маячил унылый осенний вечер. Андрей погрузился в работу над диссертацией.

В дверь постучали. В кабинет вошла барышня, назвала его по имени-отчеству и попросила поставить ей зачет. Андрей удивился подобной непосредственности и оглядел барышню. Девица как девица: невысокая, хрупкая, из-под черного беретика кокетливо выглядывают рыжие кудряшки – в целом все довольно симпатично, но с какой стати зачет?!

– А чего ради я вам должен ставить зачет? – буркнул Андрей.

Он вообще не особенно церемонился со студентами: был строг, холодно вежлив, категорически не допускал фамильярности в отношениях, считая, что настоящий преподаватель должен быть немного «сухарем».

Его холодность не смутила студентку. Девица бойко затараторила, что сдать работу вместе со всей группой не сможет, а посему нельзя ли поставить ей зачет в «индивидуальном порядке»?!

– Нет, – сказал Андрей.

– Почему? – искренне опечалилась девица.

Андрей пожал плечами:

– Потому что есть учебный процесс. Расписание. И если вы с ним не совпадаете, то, возможно, вам стоит задуматься, надо ли продолжать обучение именно в этом университете.

Губы у девушки задрожали, и она вышла (не попрощавшись, но с чувством хлопнув дверью).

На следующий день Андрей уже и думать забыл про рыжие кудряшки, однако настойчивая студентка вновь напомнила о себе. На сей раз Андрей пил чай на кафедре, просматривая конспект завтрашнего семинара. Стук в дверь. Снова она – берет, кудряшки, но уже не такой уверенный голос. Девица протянула ему тетрадь.

– Это что? – удивился Андрей.

– Наброски дипломной работы о Серебряном веке! – застенчиво ответила девушка. – Я решила писать курсовую работу по вашему предмету!

– Вы полагаете, это как-то приблизит вас к зачету, о котором мы вчера говорили? – усмехнулся Андрей.

Девица махнула рукой:

– Да бог с ним, с зачетом! Потом сдам. В рамках учебного процесса и расписания. Давайте поговорим о поэзии Серебряного века!

– Ваша фамилия? – поинтересовался Андрей.

– Петрова!

– И что же вы, уважаемая Петрова, думаете о Серебряном веке?

Студентка залилась соловьем.

…Лихо! Мучительные противоречия, бездны и откровения, проклятые вопросы, всю «цветущую сложность» одного из интереснейших, глубоких периодов русской истории и культуры девочка в милых кудряшках умудрилась вместить в десять минут! Раз – и это явление было определено ошеломляюще безапелляционно, два – навешен ярлык на всю отечественную интеллигенцию (а и чего в самом деле с ней церемониться?!), три – поставлен диагноз и даны ответы на ключевые вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» В заключение она гордо тряхнула кудряшками, победно взглянув на Андрея: ну как?!

Гениально! Андрей с минуту изумленно смотрел на девицу и вдруг начал распаляться, принявшись говорить о том, что студентка Петрова не считала нужным брать в голову. В финале своего горячего выступления, подытоженного горьким «да что вы понимаете?!», Андрей и сам удивился – чего ради он поддался на провокацию и вздумал доказывать этой барышне нечто, не имеющее отношения к университетскому курсу?!

А студентка вспыхнула, разобиделась:

– Как вы смеете? Вы… бесчувственный и старый! – и расплакалась.

– Да, я бесчувственный и, очень может быть, старый, – улыбнулся Андрей. – А вы не плачьте. Вас как зовут, Петрова?

Она подняла на него огромные голубые глаза, сверкавшие от слез:

– Мила.

– Понятно, – кивнул Андрей. – Мила – это очень хорошо! Идите домой… Уже поздно…

Мила Петрова тихо вышла.

Минула неделя. Как-то вечером, выйдя из университета, Андрей услышал, что его окликнули. Оглянувшись, он увидел студентку Петрову (клетчатое пальтишко, беретик – совсем юная), девушка кинулась к нему и сбивчиво попросила прощения.

– Я была не права. Просто я ужасная дура, ляпну, а потом жалею… Вы бесчувственный, это конечно, но не старый… Да, не старый!

– Вы что же, тут стоите, чтобы мне это сказать? – растерялся Андрей.

– Ага, – смутилась Мила.

…Они вместе пошли в сторону метро, а по пути – так получилось – забрели в парк. Гуляли по аллеям, долго, увлеченно разговаривали. Андрей рассказывал ей о Серебряном веке, читал любимые стихи, которых знал бессчетно. Когда они опомнились, выяснилось, что уже черт знает сколько времени, а Мила снимает комнату где-то на окраине, и как теперь туда добраться?! В итоге Андрей повез девушку домой на такси.

В тот же вечер, прощаясь, она призналась ему, что придумала и зачет, и курсовую работу, потому что нужен был повод, чтобы «познакомиться с ним поближе». Мила сообщила это с обезоруживающей прямотой, пылко, искренне. Андрей растерялся – ему казалось невероятным, что это юное, симпатичное существо могло всерьез заинтересоваться таким сухарем, как он. Насчет «сухаря», впрочем, Мила пыталась его переубедить, утверждая, что он «ужасно милый и обаятельный». Андрей, конечно, в свое якобы особенное «обаяние» не поверил и решил воспринимать влюбленность Милы как некий иррациональный факт, махнув рукой на очевидный мезальянс. Красавица и чудовище – ну и пусть!