Предположим, я помог вам стащить пианино по узкой лестнице в вашем доме. Через три месяца я сам собрался переезжать. Я зову вас и объясняю, что мне тоже нужно отнести вниз пианино. Если вы отмахнетесь от меня, сказав: «Флаг вам в руки!» – я могу напомнить об услуге, которую вам оказал, хотя это и будет мне неприятно. Если вы по-прежнему не предложите мне помощи, я могу прямо объяснить, что «долг платежом красен». При этом я, вероятно, буду испытывать крайнюю неловкость. Но если бы вы ответили: «Я не верю во взаимопомощь!» – вот это было бы поистине возмутительно, так как начисто отрицало бы то, ради чего мы, люди, живем группами и вообще оказываем друг другу какие-либо услуги. Кто бы потом захотел иметь с вами дело? Даже если мы понимаем, что ответная услуга не всегда возможна (например, вас может не быть в городе в тот день, когда я переезжаю, или у вас может болеть спина), трудно понять человека, который прямо отрицает взаимовыгодный обмен – quid pro quo. Такая позиция сделает вас изгоем – человеком, у которого отсутствует одна из важнейших нравственных установок.

Когда Конфуция спросили, есть ли такое слово, которым можно руководствоваться всю жизнь, он, после продолжительной паузы, назвал слово «взаимность», что значит «поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой»[38]. Этот изящный, всеобъемлющий принцип универсален для людей, и биологов уже давно интересует его происхождение. Я все еще помню энтузиазм, с которым в 1972 г. мы с группой студентов анализировали работу Роберта Триверса «Эволюция взаимного альтруизма» (The Evolution of Reciprocal Altruism). Эта статья остается одной из моих любимых, потому что, не упрощая связь между генами и поведением, уделяет всестороннее внимание эмоциям и психологическим процессам. В этой работе выделяются различные виды сотрудничества на основании того, что каждый из участников в нее привносит и что получает. Например, сотрудничество с немедленной наградой не считается взаимным альтруизмом. Если дюжина пеликанов выстраивается полукругом в мелководном озере, чтобы загонять мелких рыбешек своими ногами-веслами, все птицы получают выгоду, когда вместе вылавливают добычу. Благодаря мгновенной окупаемости такой вид сотрудничества широко распространен. Однако взаимный альтруизм требует определенных вложений еще до того, как принесет выгоду. А это подразумевает куда более сложные отношения.

Когда Йерун поддержал притязания Никки на доминирование, он не мог знать, увенчается ли его попытка успехом. Это была всего лишь ставка в игре. Но когда Никки действительно достиг вершины власти, Йерун тут же четко заявил о своих желаниях, попытавшись совокупляться с самками под носом у Никки. По очевидным причинам ни один другой самец не осмеливался так делать, но Никки был зависим от поддержки старикана, и ему пришлось это позволить. Перед нами классический пример взаимовыгодных отношений: сделка, которая приносит пользу обеим сторонам. Проанализировав тысячи союзов, в которых индивиды поддерживали друг друга в стычках, мы пришли к выводу, что шимпанзе достигают высокого уровня реципрокных, взаимных отношений – то есть поддерживают тех, кто поддерживает их.

Они также отвечают взаимностью и в отрицательном смысле: приматам знакома месть. Месть – обратная сторона реципрокных отношений. Никки завел привычку сводить счеты вскоре после того, как потерпел неожиданное поражение от других шимпанзе, объединившихся в альянс. Он загонял в угол кого-нибудь из членов этой противоборствующей группы, когда тот был один. И если поблизости не оказывалось его союзников, то этому шимпанзе грозила очень неприятная трепка. Таким образом, каждый выбор может иметь множество последствий, как хороших, так и плохих. Для низкорангового члена сообщества явно рискованно сводить счеты с высокоранговым, но если на последнего уже нападают, то можно вклиниться и пустить ему кровь. В таком случае расплата не заставит себя долго ждать. К концу моего пребывания в арнемском зоопарке я уже так настроился на динамику внутри группы, что мог предсказать, кто вмешается, когда и каким образом. Я наблюдал за Тепел, самкой шимпанзе, незадолго до этого серьезно травмированной другой самкой, Джимми: мне не терпелось увидеть, что теперь будет делать Тепел, когда Джимми получала трепку от Мамы, бесспорной королевы колонии. Как и ожидалось, Тепел увидела в этом блестящую возможность внести свои два цента в расправу над Джимми, таким образом напомнив той, что следует осторожнее выбирать врагов.

Другая самка, Пёйст, однажды решила помочь своему другу Лёйту гонять Никки. Когда Никки впоследствии собрался поступить как обычно в таких случаях и уже готовился наказать Пёйст, она, естественно, повернулась к Лёйту, сидевшему поблизости, и протянула к нему руку, прося о помощи. Лёйт, однако, и пальцем не пошевелил, чтобы ее защитить. Вскоре после того, как Никки ушел, Пёйст набросилась на Лёйта с яростным лаем. Она гоняла его по всему вольеру. Если гнев был вызван тем, что ее друг не помог ей после того, как она помогла ему, то этот инцидент предполагает, что взаимность у шимпанзе управляется такими же ожиданиями, как и у людей.

Проще всего получить представление о взаимных отношениях можно на примере того, как шимпанзе делятся пищей. В дикой природе они гоняются за мартышками, пока не поймают хотя бы одну, и потом разрывают ее так, чтобы каждый получил кусочек. Охота, за которой я наблюдал в Махали-Маунтинс, происходила по этому сценарию, а потом самцы выпрашивали мясо, собравшись вокруг трупа мартышки высоко в ветвях деревьев. Самец, поймавший добычу, вцепился в нее, но в какой-то момент отдал половину приятелю, тотчас ставшему вторым объектом внимания со стороны попрошаек. Процесс дележа занял около двух часов, но в конце концов практически каждый на дереве получил кусочек. Самки с набухшими гениталиями добились большего успеха в получении пищи, чем остальные самки. Что касается самцов, то, как известно, добытчик при дележке мяса отдает предпочтение соратникам-охотникам. Даже самый высокоранговый самец, если он не участвовал в охоте, может остаться с пустыми руками. Это еще один пример взаимных отношений: те, кто внес свой вклад в успех, получают приоритет при дележе добычи. Разделение пищи, вероятно, началось как стимул для охотников пойти охотиться в следующий раз: не может быть совместной охоты без совместного вознаграждения.

На одной из моих любимых карикатур Гэри Ларсона изображена группа доисторических мужчин с лопатами в руках, возвращающаяся из леса с гигантской морковкой над головой. Подпись гласит: «Древние вегетарианцы возвращаются с охоты». Морковка достаточно большая, чтобы накормить весь клан. В этой карикатуре скрыта глубокая ирония, учитывая, насколько маловероятно, чтобы овощи играли какую-либо роль в эволюции поведения, связанного с дележом добычи. Листьев и плодов в лесу предостаточно, а сами они слишком малы, чтобы ими делиться. Дележ имеет смысл только в случае высокоценимой пищи, которую трудно заполучить, но которой оказывается слишком много для одной особи. Вспомним, какое блюдо является главным, когда люди собираются за праздничным столом на День благодарения? Жареная индейка, поросенок на вертеле или миска с салатом? Дележ пищи уходит корнями в наши охотничьи времена, и это объясняет, почему он так редко встречается у других приматов. Три вида приматов лучше всех умеют делиться – точнее, делиться не с членами семьи: люди, шимпанзе и капуцины. Все три вида любят мясо, они охотятся группами и поровну делят добычу между взрослыми самцами – это имеет смысл, так как самцы выполняют основную охотничью работу.