Мне нужно немного побыть одной.

Зеркало над раковиной – не обычное стеклянное.

Плоская основа, а на ней – гладкая алюминиевая фольга, покрытая пластиковой пленкой.

Небьющееся зеркало.

Должно быть, тем, кто сюда попал, и так хватает невезения, зачем еще добавлять.

Я открываю рот и рассматриваю зубы.

На фоне темной кожи они кажутся очень белыми. Ровные, не крупные и не мелкие.

Но – не молочные.

Этого не скрыть.

Я закрываю глаза.

Я вижу маму, – она всегда улыбается, – и папу, такого сильного.

Я слышу их голоса, слышу все слова, которые они говорили мне с тех пор, как я себя помню, оберегая и защищая меня.

Может быть, они так тревожились обо мне, что позабыли о себе?

А может быть, жизнь – это бесконечная череда случайностей, и сама мысль о том, что от чего-то можно уберечься, – не более чем самообман?

В последние месяцы я поняла: хватит жить в мире теорий, нужно набираться опыта в реальной жизни.

Хотя, конечно, того опыта, что я получила, мне хватит до старости.

В присутствии судьи я постараюсь выглядеть бодро, а сама буду следить за собственным давлением и за другими важными показателями организма.

Известны случаи, когда вследствие стресса у человека развивалась кардиомиопатия – или, как еще говорят, разрыв сердца.

Делл готовился к бою.

Он повязал красный галстук. Надел костюм.

И впервые честно сказал начальнику, почему сегодня не придет на работу.

Он идет в суд по делам несовершеннолетних, потому что там слушается дело одного из его пациентов.

И никто не назвал Делла ленивым прогульщиком, наоборот: кажется, в голосе начальника прозвучало нечто вроде уважения.

А может, начальник просто зевнул.

Делл натянул брюки от костюма и с удивлением обнаружил, что они сошлись на талии.

Когда он надевал костюм в прошлый раз, брюки не удалось застегнуть на пуговицу и пришлось закалывать булавкой.

Брюки ясно свидетельствовали: он похудел. Правда, не настолько, чтобы вылезти из машины, припаркованной впритирку к грузовику, но все равно приятно знать, что живот стал убывать.

* * *

В то же самое время дальше по коридору, в квартире двадцать восемь, Патти решала, что ей надеть, и остановилась на белой шелковой блузке с вышитой на ней парой голубков. Блузка была из Вьетнама.

Черная юбка – из магазина уцененных товаров.

И красные туфли.

Голубки – это символ любви.

Черная юбка – в знак уважения к суду.

А красные туфли – это конечно же на счастье.

Вряд ли чиновники сумеют понять все эти знаки, но если вдруг, то наряд Патти должен в точности отражать ее намерения.

На другом конце города Маи сидела за партой и смотрела в окно. Шел урок истории.

Как несправедливо вышло.

Уж кому-кому, а ей следовало быть там.

Это же она все затеяла.

Стрелки часов, висевших на дальней стене, над головой учительницы, застыли на месте и не двигались целую вечность.

Учительница что-то твердила про Древний Рим, а Маи вдруг поняла, что в эту минуту для нее важно только одно: то, что происходит в центре Бейкерсфилда, в здании суда.

Когда прозвенел звонок, Маи точно знала, что делать.

Она объяснила секретарше, что в семье произошло нечто неожиданное.

А потом схитрила – заговорила по-вьетнамски. Затараторила как пулемет.

От этого всем сразу становилось не по себе.

В следующую минуту ей выдали разрешение забрать Куанг Ха с урока биологии (где он не без интереса смотрел короткий фильм, посвященный митозу).

И через несколько минут брат и сестра Нгуен вышли из дверей школы и направились в центр города.

Маи оглянулась и увидела на одном из школьных окон прозрачную наклейку.

Подсолнух. В неистовых солнечных лучах он полыхал ярким золотом.

Маи решила, что это добрый знак.

У суда по семейным делам – собственное помещение на втором этаже мэрии.

Можно было пуститься в расспросы о том, что будет дальше, но я решила, что полечу, куда ветер понесет.

Кстати, на улице порывистый ветер – может быть, это означает, что меня занесет очень далеко.

Ленора хорошо знает это место, с ней часто здороваются. Она не снимает руки с моего плеча, и мне это приятно.

Она говорит, что все время будет рядом.

Меня ведут в комнату ожидания.

Детей не пускают в главный зал, и это правильно.

Входит низкорослый мальчик. Он плачет. Он совсем маленький. Лет шесть или 7.

Какой-то человек берет его на руки и что-то шепчет ему на ухо, но мальчик все равно плачет.

Хорошо, что мне не слышно сказанного.

* * *

Наверное, ждать – это труднее всего. Впрочем, я жду спокойно, потому что мне торопиться некуда.

Ленора выходит из комнаты, и я понимаю, что могла бы убежать.

Просто выйти за дверь и пойти себе.

Не буду. И не только потому, что я устала.

Я уступила.

Уступила, а не сдалась.

Проходит довольно много времени, но наконец входит какая-то женщина и говорит, что теперь моя очередь и надо идти к судье.

Не знаю, что там с Ленорой – может быть, надо ее подождать?

Но женщина говорит, что у Леноры возникли какие-то непредвиденные обстоятельства.

Я пожимаю плечами.

У Леноры вся работа – сплошные непредвиденные обстоятельства.

Вслед за незнакомой чиновницей я выхожу в коридор, поворачиваю за угол и вхожу в камеру судьи. «Кабинет судьи» звучит не так солидно. И там я вижу их. Они стоят передо мной. Делл в костюме, и костюм ему узковат. Рядом с ним – Куанг Ха.

С другой стороны – Патти.

Рядом с Патти стоит Хайро. Он тоже в костюме, поэтому я с трудом узнаю своего таксиста.

А впереди всех стоит Маи, и в руках у нее большой букет тюльпанов.

Они улыбаются.

Я ничего не говорю. Не шевелюсь. Я застываю на месте.

Это у меня получается лучше всего.

Судья – женщина в чем-то черном, наверное, это мантия, но похоже на наряд хористов. Она встает. Я не моргнув глазом слушаю, что она скажет.