А без тебя, мне, боюсь, не обойтись: если Лидия находится в Храме Величия, то, надеюсь, ты сумеешь найти с ней общий язык. Увы, но психология дам в интересном положении — это дело непростое: Лидия может с радостью пойти со мной, а может и истерику устроить, или в обморок упасть — ее поведение будет непредсказуемо. Только вот как бы тебе попасть в тот храм, причем сделать это надо незаметно… Ладно, говори, что ты видела в храме…

— Ничего необычного не заметила.

— Это мне решать, а ты поведай, что узрела своими глазами.

Возразить было нечего, и я коротко рассказала Эжу все, что успела заметить, пока ждала его в Храме Величия. В зале всегда находится хотя бы пара охранников, которые исподволь следят за порядком и охраняют двери, которые ведут внутрь храма. Из обрывков разговоров, долетевших до меня, стало понятно, что те паломники, которые намерены провести ночь внутри храма, на это время полностью изолируются от внешнего мира — в зале запираются все двери и окна, да еще и возле каждой из дверей постоянно дежурит охранник. Парни там крепкие, да и в случае чего паломники могут придти им на помощь. В общем, этим путем незаметно покинуть храм (или же войти внутрь) не получится.

Однако куда больше меня заинтересовал разговор двух женщин, сидящих позади меня. Одна из них негромко говорила своей соседке, что не может заплатить храмовникам за свое лечение — уж очень много они просят, целых пять крепи! Мол, и упрашивала я их, и умоляла, но у тех ответ один — молись, и Боги тебе помогут! Зато ее знакомая привезла в Тарсун немало серебра, принесла его в этот храм — и сейчас забыла, что такое постоянная боль в сердце, от которой иногда вздохнуть не можешь! Сейчас эта женщина здорова и счастлива, подумывает о замужестве, да еще жалеет, что не приехала сюда раньше…

— Я смотрела на ту дверь, которая ведет внутрь храма. Возле нее стоит церковник, крепкий парень, и именно к нему обращаются те, кто желает получить гм… настоящее исцеление. При мне к нему подходило человек пять-шесть, но зайти за эту дверь позволили только одному мужчине — как видно, у него при себе имелась требуемая сумма. Правда, его возвращения назад я так и не дождалась…

— Ничего нового я от тебя не услышал… — сделал вывод Эж. — Я пока что никак не могу определиться, что мы можем поделать, а времени на раскачку у нас нет. Придется действовать наугад и нахрапом — иначе никак. Конечно, если я ошибся в своих предположениях, то мы крепко влипнем… Ладно, обо всем переговорим завтра — мне надо еще раз все хорошо обдумать.

Я ни о чем не стала расспрашивать своего спутника — утром и так расскажет, что пришло ему в голову. Только вот меня очень беспокоила смерть храмовника. Я и без пояснений Эжа понимаю, что церковники вряд ли спишут все на случайность, и наверняка будут искать виновных, так что не исключено, что может отыскаться случайный свидетель, а это означает только то, что времени у нас почти не остается.

На следующее утро мы вновь пришли в харчевню, где вечером оставили спящего крестьянина. К моменту нашего появления он уже сидел за столом и пил воду из большой кружки, которую держал трясущимися руками. Судя по покрасневшим глазам бедолаги, его голова сейчас должна просто раскалываться от боли. Ничего не поделаешь — похмелье. Встрепанный, с мешками под глазами и помятым лицом, наш новый знакомый являл собой весьма печальное зрелище.

— Паршиво выглядишь… — заметил Эж, усаживаясь рядом с парнем. Я присела напротив, хотя и не собиралась вступать в беседу мужчин без крайней необходимости.

— На душе у меня еще хреновей… — выдохнул тот. — Не знаю, что и делать. Хочется в голос завыть, да только толку-то от этого…

— Ну, ты ж находишься в Тарсуне, а это святое место… — усмехнулся мой спутник. — Значит, можно надеяться на чудеса.

— Надеяться-то можно… — крестьянин опустил голову и вцепился пальцами в свои волосы, торчащие во все стороны. — Только вот украденные деньги мне никто не вернет. Лучше б я умер…

— Это дело ты всегда успеешь сделать, торопиться не стоит… — отмахнулся Эж. — Лучше о своей семье подумай, и о том, как они будут жить, если тебя не станет.

— Да как я домой-то вернусь?! — по лицу парня текли слезы. — Да мы ж теперь все в такую кабалу попали, что век из нее не выберемся! А уж о том, чтоб самому жениться — об этом теперь можно и не мечтать! Видно, на роду мне написано оставаться холостым…

— Сколько, говоришь, твоя семейка задолжала святым отцам?

— Брали десять золотых мет, вернуть нужно было пятнадцать… Знали бы вы, каких трудов нам стоило эти деньги собрать! Руки бы обрубить тому вору, который у меня деньги украл!

— Говорю же, что ты находишься в святом месте, где невозможное возможно, и случаются чудеса… — Эж достал заранее приготовленные монеты и накрыл их ладонью. — Здесь пятнадцать золотых мет. У тебя есть возможность их получить, благополучно вернуться домой со своей лошадью, и навсегда забыть о долге здешним церковникам.

Надо было видеть лицо крестьянина в этот момент — он не отрывал глаз от ладони Эжа, которой тот накрыл монеты, а на лице была написана целая гамма чувств, начиная от недоверия, и заканчивая надеждой. Кажется, у парня от неожиданности перехватило горло, и не столько сказал, сколько прохрипел осипшим голосом:

— Это… Чего я должен сделать?

— Делать ничего не надо, тем более противозаконного… — пожал плечами Эж. — А вот побеседовать с тобой кое о чем я бы не отказался.

— О чем поговорить-то?.. — крестьянин по-прежнему не сводил взгляда с ладони Эжа.

— Скажем, о Храме Величия.

— А чего о нем трепаться-то?.. — искренне удивился наш собеседник. Кажется, он ничего не помнил из вчерашней пьяной болтовни.

— Скажем, меня интересует все то, что находится за дверями черного хода этого храма.

— А я откуда знаю?.. — несмотря на головную боль, крестьянин понимал, что есть темы, при упоминании которых вещей лучше держать язык за зубами.

— Тогда извини… — Эж смахнул монеты в ладонь, и опустил их в свой карман. — Чудеса сбудутся для кого-то другого. Мы уходим…

— Стой!.. — парень вцепился в руку Эжа. — Стой! Это… Тебе зачем про то знать нужно?

— Я с детства любопытный.

— Ага, так я тебе и поверил… — крестьянин явно не знал, как ему поступить, во всяком случае, на его лице ясно читалась растерянность.

— Веришь ты