— Погоди… — мягко отстранил ее руку Даня, рассматривая водочную этикетку. — Она не хуже нынешних хваленных импортных.

— Да и я с той компанией особо дружбу не вожу, — кокетливо улыбалась Инфанта.

— А с кем водишь? — неожиданно серьезно спросил он.

— С тобой…

— А еще?

— Давай-ка поедим. Я, честно говоря, даже не помню, завтракала ли, — увернулась она от его взгляда и присела на одну из колченогих табуреток, придвинутых к столу.

Даня взял с захламленного банками и чахлыми цветами подоконника мобильный и бросил взгляд на экран.

— Потерпи еще пятнадцать минут, хорошо?

Она обиженно пожала плечами.

— Я так поняла, мы кого-то ждем?

— Да.

— И этот кто-то придет к шести?

— Минута в минуту.

Ей стало не по себе.

— У тебя есть… сигареты?

— Где-то лежали, но в этом доме не курят, — послышались в его голосе категоричные нотки.

— Так есть же лоджия.

— Я был бы тебе признателен, если бы ты потерпела и с этим. Позже, если захочешь, найду.

— А что мы будем делать до шести?

— Ты мне расскажешь о себе.

— О как! — Ее охватила тревога. Борясь с ней, она попыталась вернуть лицу кокетливое выражение. — Но раньше тебя ничего не интересовало, кроме… Инфанта, высоко закинув ногу на ногу, обнажила кружевную резинку на чулке, скрывавшуюся под шерстяным, в мелкую лапшу, обтягивающим красным платьем.

— Раньше я и женщин в этот дом не приводил, — не без интереса наблюдая за ее телодвижениями, ответил Даня.

— У меня неинтересная жизнь. Работа, пустой дом, снова работа. — Инфанта медленно растерла рукой свою шею, сигнализируя «потрогай меня!».

Она чувствовала, как от него исходили импульсы желания, но что-то, зависшее в этой кухне, словно перекрывало его, и это что-то сейчас было сильнее страсти.

— Ты не замужем. И детей нет, — Данин голос звучал отстраненно.

Похожим голосом она разговаривала со своими клиентами. Сухая констатация фактов. Точность попадания — девять из десяти.

— Ну… Так это хорошо или плохо?

— Для меня — хорошо, а вообще — плохо.

— Мне некогда было этим заниматься. Я много работала.

— Сейчас все много работают.

Даня снова взял в руки мобильный и бросил взгляд на экран.

Наконец присев за стол, он открыл початую бутылку водки, молча разложил по тарелкам салаты.

Тут только Инфанта заметила, что возле третьего прибора стоит уже наполненная водкой рюмка, накрытая кусочком черного хлеба.

* * *

С трудом пережевывая подгоревшую снизу и недопеченную сверху лазанью, Варвара Сергеевна исподлобья наблюдала за доктором, который пришел домой неожиданно рано, в начале седьмого.

Олег дежурил. Довольная Анька, поблескивая кольцом на пальце, суетилась у стола и напевала себе под нос какую-то мелодию.

— Мам, тебе получше? Чайку заварить? — Дочь, жестом остановив привставшую Варвару Сергеевну, вырвала из ее рук грязную тарелку.

— Ты плохо себя чувствуешь? — переглянувшись с Анькой, доктор сгреб вилкой остатки недоеденной лазаньи в угол тарелки и искоса взглянул на Самоварову.

— Все нормально. Погода скачет, ты же знаешь, как я на это реагирую. Как дождик пошел — стало легче.

Анька, продолжая любоваться кольцом, застыла у чайника.

— Плохо ей было, Валерий Павлович. Камеру над нашей дверью кто-то уже успел вырвать, вот она и распсиховалась. Даже транквилизатор собиралась принять, — невинным голоском доложила она.

Доктор нахмурился:

— Да? Вот же хульганье! Но не стоит из-за любого идиота тут же кидаться на таблетки, — не слишком уверенно, но взволнованно заявил он.

— Вот и я ей о том же сказала! — радостно ябедничала дочь. — Мама, ты ведь его не пила?

Варвара Сергеевна, чувствуя себя полной дурой, молчала.

— Я маме чайку заварила, валокордина накапала. Она подремала — вроде и ожила!

Анька плеснула в заварочный чайник кипятку и накрыла его крышкой:

— Пускай заварится! — И тут же предательски упорхнула с кухни.

Как только она вышла, доктор встал и подошел к Самоваровой.

— Да черт с ней, с этой камерой…Надо бы участкового вызвать и написать заявление. Варюша, что с тобой происходит?

Она отвела глаза и сухо ответила:

— Тебе Анька только что обо всем доложила. Сейчас уже все нормально.

— Нет, ты изо всех сил пытаешься казаться нормальной, но я вижу, что это не так…

— И это говорит мне человек, который полтора года назад окончательно убедил меня в том, что я и без него про себя знала.

— Не понял… — нахмурился Валера. — Что ты имеешь в виду?

На докторе была новая, отличного качества рубашка, купленная в Риме. От него до неприличия разило роскошным, подаренным ею же в Риме одеколоном.

«Утром он брызгается только за ушами, после бритья… Это свежий запах…»

— Нет, что ты имеешь ввиду! — На глаза Самоваровой, не спросясь, навернулись слезы. — Думаешь, я не замечаю, что в последнее время ты смотришь на меня как на вялотекущую шизофреничку?!

— Глупости, — стушевался Валера.

— Нет, не глупости! Ты именно так и смотришь! Если у тебя уже тогда были подозрения на предмет моей вменяемости, какого черта ты со мной связался?! Зачем врал, что я совершенно здорова?

Доктор, прерывая ее, нетерпеливо взмахнул рукой.

«Вот. Именно таким жестом уставшие от брака мужья прерывают своих надоедливых жен, давно вошедшие в привычку жалобы и истерики которых — их единственный способ привлечь к себе внимание».

— Не говори чушь… Ты здорова. Но я вижу: с тобой что-то происходит.

— До недавнего времени я готова была с тобой делиться. Но ты теперь все время на работе, а когда приходишь, все, о чем бы я ни сказала, воспринимаешь как чушь и блажь.

— Варь, я тебя не понимаю… Все дело в камере или ты опять завелась насчет Аньки?

— С Анькой как раз все в порядке! — буркнула Самоварова и издевательским тоном добавила: — Она решила не глотать вашу химию.

— Варь, ты себя слышишь? Какую «нашу»? Я, по ее настойчивой просьбе, устроил ей прием у своего приятеля, специализирующегося на поздних беременностях, не более того. Пусть сама решает. А ты не суйся, Бога ради, в их с Олегом дела.

«Не суйся… Соваться — какой мерзкий, старушечий, с надтреснутым пенсне на подслеповатых глазах глагол!»