Сжимая-разжимая кулаки в карманах куртки, она напряженно раздумывала, имеет ли смысл говорить следующую фразу.

— Единственным человеком, которому я иногда проговаривалась, была моя соседка Ольга. Но уже больше тридцати лет ее нет в живых! — ощущая себя полнейшей дурой, раздраженно выпалила она.

— Господи… — скривил лицо полковник. — Эта что, та жуткая история?

— Именно.

Полковник, пытаясь восстановить в памяти события, глубоко затягивался.

— А эта… жива? Ваша вездесущая домушница? Помнится, ты все боялась, что она застукает, когда я тебя подвозил.

— А то ты не помнишь, в какие мы жили времена! Это сейчас всем пофиг, муж жену убивает, а соседи только телек погромче делают. Маргарита здесь ни при чем, как ты понимаешь, с ней я не делилась…

Пристально глядя на Никитина, Варвара Сергеевна вновь принялась мусолить свою неверную память.

— Нет… не делилась… — повторила она. — Ни на службе, ни мать с отцом, ни бывший муж, никто не знал подробностей! — выдавливала она из себя. — А Ольга Рыбченко до поры до времени казалась мне совершенно нормальной. В то время наши обстоятельства были схожи: две одинокие, молодые, работающие женщины с маленькими детьми на руках. Мы вместе гуляли во дворе, подменяли друг друга, я часто просила ее забрать Аньку из садика… Сереж, я тоже живой человек… иногда мне надо было кому-то выговорится… Но Ольга знала только сам факт — что у меня роман с женатым мужчиной. Она даже имени твоего не знала!

— А Ларка Калинина? Она же твоя единственная подруга.

— Она появилась в моей жизни значительно позже.

— Но она знает? — В его голосе как будто промелькнула надежда.

Варвара Сергеевна не смогла сдержать улыбку:

— Нет. Догадывается. Может, это и заденет твое самолюбие, но к тому моменту, как я сблизилась с Ларкой, хоть мы с тобой и продолжали грешить, у меня уже перегорело.

— Это как? — нахохлился Никитин.

«Хорошо, что темно… Я плохо выгляжу, да и морщин, наверное, за последнее время прибавилось… Если глядеть на него чуть искоса, слегка повернув голову влево, лицо смотрится более выигрышно».

— Да вот так. Смирилась со своей ролью и перестала строить иллюзии. Кстати, это было как раз тем летом, когда ты не приехал в Адлер и когда повесилась Ольга. Я тогда решила с тобой порвать, да не смогла. А надо было, — из бабьей вредности добавила она.

Никитин пошарил по карманам плаща и вытащил какой-то смятый чек и замусоленный кубик жвачки.

— Никто тебя насильно не держал! — В его помолодевшем голосе сквозила обида.

Помолчали, явно вспоминая одни и те же события, но видя их с противоположных берегов.

— Дома-то что у тебя? — после паузы осторожно спросила Самоварова.

— Кромешный ад. Ритка плачет все время.

— Сейчас эта беда во многих случаях излечивается, — с наигранной уверенностью заявила Варвара Сергеевна.

— О чем я ей постоянно и талдычу! Но теперь она кричит, что это я во всем виноват. Она не знала, что это ты, но всегда чувствовала: у меня кто-то есть.

— Можно подумать, за годы брака у тебя была только я! — не сдержалась Самоварова и пихнула его в бок.

— Давай-ка по существу! — слегка отодвинулся от нее полковник. — Лучше сосредоточься и еще раз подумай: кто мог знать?

— Повторюсь: кроме покойной, никто. Единственное… я сны стала видеть…

Никитин раздраженно перебил:

— Про покойников и вещие сны не со мной!

— Да ну тебя в жопу! — беззлобно и устало сказала Самоварова.

— Скоро пойду. Мерзавец или мерзавка явно метят в тебя — моя жена могла давно уже быть со мной в разводе, могла, не прочитав, удалить письмо. Электронный адрес, с которого оно пришло, я отдал в разработку. Могу наружку к твоему подъезду приставить и повесить над дверью камеру.

— Это уже сделал Олег, мой будущий зять.

Не желая казаться старой и всем вокруг чем-то обязанной невезучей дурой, она, вопреки здравогму смыслу, умолчала о том, что камеру разбили.

«С установкой новой разберусь сама!»

— Он что, мент?

— Эмчээсник.

— Пф! — оскалился полковник. — С каких это пор они сильны в наружке?

— Сереж, занимайся-ка лучше женой… — Варвара Сергеевна, придвинувшись к нему вплотную, взяла его за руку. — Побереги людей и деньги. Уж проследить, кто тащит в подъезд средь бела дня тяжелые мешки, смогут и эмчэсники. Лучше расскажи, ты что, действительно готов был поговорить с моей дочерью?

Никитин замялся:

— Ну, по ситуации…

— И о чем бы ты с ней говорил?

— О тебе. О том, как ты живешь.

Пару лет назад, на почве срыва Самоваровой, эти двое — Анька и полковник сблизились.

— Ясно! — отдернув руку, зло хохотнула Самоварова. — Обстановку хотел прощупать. Значит, тоже думаешь, что я «ку-ку».

— И кто так тоже думает? Твой психиатр? — с открытой неприязнью спросил полковник.

Варвара Сергеевна отвернулась. Рядом с лавочкой рос древний дуб. Она его помнила, сколько помнила себя. Отчаянно захотелось прижаться к нему, словно к отцу, обнять его шершавый массивный ствол и как следует выплакаться.

— Стыдно мне стало, что сегодня погорячился — что-то почувствовав, тихо признался Никитин. — Вот и пришла в голову мысль выяснить у твоей дочери, что у тебя в жизни происходит.

— Ясно.

— Варь, ну что тебе ясно? Я уже пятую ночь не сплю! Живу, как в мудовом сне… Ритка то завещание диктует, то про сглаз кричит, то яблони на даче рассадить требует.

Варвара Сергеевна не могла не отметить, что сегодня он постоянно называл жену по имени.

И это вызвало у нее смешанное чувство облегчения и вдруг образовавшейся пустоты — как после удаления чего-то давно ненужного, но привычного, вросшего почти намертво, — в том месте души, где лежала ее долгая история любви к полковнику.

У подъезда, борзо скрипя шинами, припарковался темный и грязный, недорогой седан.

Открылись все четыре дверцы и во двор вывалилась нервная музыка, а следом — компания пятерых молодых парней.

Один из них, тот, что был за рулем, тощий парень в черном капюшоне, двинулся было во дворик, но, заметив сидящих на лавочке, тормознул.

— Облом! — громко сказал он товарищам.

Подхватив волну негатива, идущую от ребят, Самоварова поглядела на Никитина.

Он поежился и бросил взгляд на наручные часы.

Полковник прекрасно владел рукопашным боем, но давно уже был не в том возрасте и статусе, чтобы опускаться до бессмысленных дворовых разборок.