Коул побелел как полотно. Без лишних церемоний вырвал у меня из рук пергамент и пробежался по нему глазами. Затем смял его и швырнул себе под ноги, хорошенько растоптав.

– Идиот! – завопил он так громко, что напугал лошадей, привязанных к соседнему дереву. – Он обрек себя на гибель!

– Вот почему Гидеон это сделал…

– Решил красиво покончить с собой?! Да, я уже понял!

– Нет. – Я замотала головой, выпрямляясь и стараясь правильно подобрать слова.

Видение. Черные ногти, бегущие по выгнутой мужской спине. Шершавые пальцы, рисующие новые шрамы поверх старых. Надежда на взаимность, которую он милосердно дал ей, проглотив собственную ненависть.

– Что происходит, когда ведьма влюбляется в своего атташе? – спросила я, проводя рукой по своим волосам и зажигая метку на наших руках, чтобы это почувствовал и Коул.

– Связь становится двухсторонней, – ответил он, невольно покрывшись мурашками от моего жеста.

– Да… связь становится двухсторонней. В заклинании Гидеона смерть – тоже часть связи.

– Ты хочешь сказать…

Коул осекся на полуслове и вперил невидящий взгляд в лошадей, которым нравилось наше пребывание здесь не больше чем мне. Магия пропитала эту землю: она была в пепле, оставшемся от кострища, в вещах, преподнесенных в дар лесу, в мертвом животном, которое закрепило своей кровью колдовской уговор.

«В тебе больше нет ничего своего».

– Гидеон… в отношениях с Ферн? – Коул наконец набрался сил произнести это вслух и истерично хохотнул, найдя это настолько же нелепым, сколько и гениальным.

– Не думаю, но уверена, что он воспользуется шансом влюбить ее в себя и остановить, если такой подвернется. Тем более… Я кое-что видела, – призналась я. – Сегодня. У озера Нимуэ. Тебе это не понравится…

К счастью или сожалению, но меня перебил вибрирующий телефон Коула. Мы оба вздрогнули от неожиданности, и он молниеносно выхватил его из кармана жилетки.

– Сейчас не лучший момент… – начал он угрюмо, поднеся телефон к уху, но тут же отстранил его, оглушенный криком, раздавшимся на том конце. – Что?.. Ты серьезно? Уф, ладно. Да понял я, понял! Выезжаем. Ты черствая, как корочка хлеба. Нельзя быть такой! – Он бросил трубку и коротко объяснил: – Тюльпана звонила. Сказала, у нас на пороге Аврора, и она требует, чтобы мы немедленно вернулись.

– Аврора? – опешила я. – Она в Шамплейн?.. Черт побери! Нимуэ что, каждого встречного теперь пропускает?! Ладно, поехали.

– Но твои видения…

– Расскажу в машине. Надо спешить – Аврору нельзя заставлять ждать. Когда ей скучно, весь остальной мир становится ее личной песочницей.

После того как мы вернулись на ферму, переоделись, забрались в синий джип и тронулись с места, слова полились из меня потоком. Я пустилась в такие детальные описания пейзажей, событий и лиц, которые пришли ко мне в те мгновения на озере, что сама поразилась своим задаткам графомана. Коул слушал внимательно и ни разу не перебил, даже тогда, когда я принялась максимально тактично передавать ему сцены с участием Гидеона и Ферн. Только побелели его пальцы, сжавшие руль, – в остальном он остался сдержан и непроницаем, съев свою внутреннюю ярость раньше, чем она съела бы его. Стараясь плавно обогнуть непристойные подробности, я перешла к финальной части, которую оставила напоследок, как оставляют самое невкусное на праздничном столе.

– Он убил себя. Там, на пирсе…

– Ты уверена, что Гидеон сам вонзил в себя копье, а не кто-то другой?

– Абсолютно.

В машине повисла гробовая тишина. Всю оставшуюся дорогу Коул молчал, и лишь мелкий дождь барабанил по прозрачному люку авто. Над нами проносились куцые облака, похожие на клоки серой овечьей шерсти. Продень в них пальцы и сваляй себе варежки безрадостных тонов, зато мягкие и пушистые.

– Ты ведь все мне рассказала? – ненавязчиво поинтересовался Коул, паркуя машину возле особняка, который я надеялась не увидеть минимум до понедельника.

– Разумеется, – кивнула я, ничем себя не выдав.

Неприступная башня, сложенная из непропорциональных острых камней века назад. Мой крик, охрипшее горло. Коул – тюремщик, бренчащий ключами по ту сторону. Об этом абсурде я решила просто забыть.

Как только Коул отворил двери дома, прямо с порога потянуло уютом и пряным ужином. Кажется, кто-то готовил утку на кухне, но не было слышно ни тарахтения газовой плиты, ни бряцанья вилок. Первый этаж выглядел необитаемым, не считая Тюльпаны, вышедшей встретить нас. Впервые за этим не последовало остроумных замечаний и колкостей – она хранила молчание, и лицо ее походило на маску.

– Ну? Чего такого хочет Аврора, что это не могло подождать?

– Там, – все, что сказала Тюльпана, ткнув пальцем в сторону гостевого зала, где повсюду сверкало золото, слепя глаза так, что исчезал всякий аппетит. Оттого я и не помнила, когда была там в последний раз.

Заинтригованная, я возглавила наш маленький отряд и вошла в зал первой. Ничего примечательного, за исключением пошлого интерьера, который у мамы никак не доходили руки переделать: потолок, расписанный ликами прекрасных Верховных на манер Боттичелли; викторианские подсвечники, старый рояль из красного дерева и глобус с таким количеством элитного спиртного, что Сэм прослезился, когда впервые его увидел. Сейчас глобус был открыт и наполовину пуст, а вокруг бархатного дивана собралось столько народу, сколько я не видела в одной комнате со дня Остары. И при всем этом стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине, пропитанных тимьяном и лавандой, чтобы отгонять злых духов.

– Одри! Ты приехала, – прервал молчание Исаак, заметив меня первым. На его руках, положив толстую мордочку на холодный протез, дремал Штрудель – его уж точно не беспокоило происходящее.

– Легка как на помине!

Я не сразу узнала ее голос – сиплый шепот, как у столетней старухи. Выглядела она соответствующе: дряхлая морщинистая кожа, одутловатая фигура, поплывшая под струящимся шелком. Вишнево-рыжие волосы стали грязно-оранжевыми, полезли клоками, оставив на висках и затылке убогие проплешины. Аметистовые глаза едва проглядывали под обвисшими веками, а в костлявых пальцах, держащих граненый стакан, переливался выдержанный коньяк. От нее веяло старостью и сигаретами «Данхилл». Проще было принять подошву сапога за стейк, чем Аврору за молодую красавицу, обожаемую мужчинами, какой она была всего месяц назад.

Стоило мне подойти поближе, как она взвыла и свесилась с дивана, выронив бокал. Его содержимое расплескалось на персидский ковер, но парализовало меня вовсе не из-за того, что драгоценное убранство комнаты было испорчено.

– Помоги мне, – простонала Аврора, хватаясь за свое (мое) жемчужное ожерелье и пытаясь содрать его с себя вместе с кожей. Оно осталось на месте и будто бы даже теснее сжалось вокруг ее шеи. – Вестники даров… Вестники убивают меня!